Божена Немцова - Хороший человек

Лукавил Якуб. Он-то лучше других знал, что папаша не тот, каким был, но подумал: а мне-то что до этого. Несмотря на всю преданность Гаеку. Люди считали Якуба простаком, но парень был вовсе не глуп, хоть на лбу у него это не было написано. Всякие мысли стали одолевать его, когда он заметил, что в Вену папаша ехал веселый, а возвращается задумчивый, хотя казалось, что Якуб не замечает ничего, кроме четырех колес у воза. Он все прекрасно замечал, но до поры до времени помалкивал.

Якуб хорошо видел, как письмецо Мадлы, которое она послала домой тетке, Гаек спрятал за пазуху, а все остальные бумажки — в пояс. Видел, как в пути он не раз вынимал письмецо, смотрел на него и снова прятал. «А ведь правда, — думал Якуб, — что от любви люди глупеют, вот и «папаша» увяз в ней по самые уши. Не пожелал бы я ему, однако, чтобы его барышня отделалась от него так, как моя от меня».

— Эй, пристяжная, прими влево! — крикнул он на лошадь, щелкая кнутом, так как навстречу им ехал воз. Гаек тоже тотчас же повернул жеребцов, потому что они любили лягать чужих коней даже на дороге.

— Жаль, что из Вены мы не возим молодежь, в дороге веселей, когда ребята рядом бегают. Как-то там пойдут дела у наших птенчиков?

— Мастер у них хороший, если будут его слушаться, из них могут выйти стоящие люди, — ответил на это Гаек.

— Что ж, иногда ребята вырастают хорошими, а то, что им пришлось испытать, идет им на пользу. Может, из тех двух птенцов тоже что-нибудь путное выйдет. Пожалуй, хуже будет панне Мадленке, пока она привыкнет...

Гаек стал гладить жеребца по крупу и не сказал в ответ на это ни словечка. Якуб, словно бы не замечая, продолжал:

— Правда, они, эти девки, как ива, где угодно приживаются, особенно им нравится Вена. Зрелищ всяких полно, а мужчины там зубы заговаривать девушкам умеют, особенно хорошеньким. Ох, и шельмы же эти девушки! — добавил Якуб, щелкнув кнутом.

— О том, какие они шельмы, ты, наверное, знаешь меньше, чем я, — улыбнулся Гаек.

— Ну, папаша, не пожелал бы я вам знать об этом столько, сколько я знаю, — ответил Якуб.

— А что, разве какая-нибудь тебя обманула? Ты мне об этом никогда даже слова не сказал!

— Так ведь хвастаться мне нечем, лучше помолчать, а то еще люди смеяться надо мной будут. От вас же, папаша, мне скрывать нечего. Когда я еще с Подгайским ездил в Прагу, познакомился я там с девушкой, которая так мне понравилась, что я жить без нее не мог. Была она из наших краев и служила в доме, где мы в Праге останавливались. Все говорили, что она красивая, а для меня красивее ее не было на целом свете. Хотя сам я не красив, а рядом с нею казался даже уродливым, она все же говорила, что я ей симпатичен, и сначала меня действительно полюбила. Ей нравилось наряжаться, нравилось, что на нее засматриваются, хотя мне это было не по душе. Я относился к ее прихотям спокойно, утешая себя тем, что увезу ее из Праги и все само собой прекратится. Поэтому я старался, чтобы мы скорее поженились. Только не доехал я до этого, папаша, поломал оглобли и свалился в грязь! Девушка встретила другого, покрасивее меня. Одевался по-господски, умел хорошо морочить голову, а ей это нравилось. Грубого же возницу она отвергла. Увидев, что она меня обманула, бросил я поводья и плюнул на все. Не хочу сказать, будто мне это было безразлично, до сих пор у меня душу гложет.

— Она вышла замуж? — спросил Гаек, сочувственно поглядев на Якуба.

— Как говорится, на полколеса, — ответил Якуб с горечью и щелкнул кнутом.

— И ты больше ничего о ней не знаешь?

— Ничего. Домой возвращаться неохота, а в Праге не был с тех пор, как работаю у вас. Да если бы и случилось там быть, не хочу ни слышать о ней, ни видеть ее.

Якуб смолк. Гаек тоже молчал. Рассказ Якуба неприятно задел его. Он задумался о себе и о Мадле. Она представилась ему такой красивой, милой, хорошей, он же рядом с нею выглядел неуклюжим, нелепым, некрасивым. Она молодая, только-только расцвела, а он старый холостяк. Раньше он смеялся, когда мать его так называла, желая поскорее женить, теперь же ощутил свинцовую тяжесть ее слов. После таких раздумий ему показалось, что не может его любить такая девушка, как Мадла. Конечно же он был убежден, что если бы она стала его женой, то своей горячей любовью он бы вознаградил ее за все. «Но какой толк в том, что я готов жизнь за нее отдать, ей от этого мало радости», — рассуждал он про себя. Впрочем, где-то в сокровенном уголке сердца раздавался голос, заставлявший вспоминать то любящий взгляд, то задушевное словечко и ответное пожатие руки, задумываться над разными маленькими доказательствами растущей взаимной симпатии, над этими драгоценными камушками, из которых любящие возводят свой храм любви. Гаек хотел бы поверить этому голосу, но опасался себя обнадеживать. Так же как Мадла объясняла его симпатию к ней сочувствием, так и ее задушевность Гаек объяснял ее одиночеством, и тем самым оба, глупые, обманывали себя. Однако Гаек, особенно после того, как Якуб поведал ему о своем крушении, твердо решил не открываться Мадле, пока не убедится, что она осталась прежней, и только после этого хотел спросить ее, действительно ли она его любит. «А если она не станет моей женой, то другой мне не надо» — этим каждый раз заканчивались его раздумья.

Когда под вечер третьего дня пути Гаек подъезжал к Малой Скаличке, сидевшая под деревом у дороги женщина встала и быстро направилась к нему. Это была старая Бетка.

— Благослови вас бог, папаша, я с полудня жду тут, наконец-то дождалась. Как там Мадла, везете ли вы нам весточку от нее? — спросила она, схватив Гаека за руку.

— Везу вам письмецо и всем привет, — сказал Гаек, сунул руку за борт жилетки, но ничего оттуда не вынул и сказал:

— Если можете, пройдемте немного вместе, я расскажу вам о Мадленке то, о чем она не могла написать. А потом отдам вам письмецо.

— Ах, свет ты мой, как же я не пойду с вами, да ведь я дождаться не могу, когда услышу, как там нашей девочке живется, — ответила обрадованная Бетка.

Гаек вкратце рассказал Бетке, как они добрались до Вены, о пани Катержине и вообще все, что нужно было знать тетке. То, что касалось его самого, он опустил. Бетка не пропускала ни одного слова и все время задавала вопросы. Рассказав самое главное, Гаек спросил, знают ли родители, где Мадла, и как они к этому относятся.

— Э-э-э, вся деревня уже знает, что Мадла в Вене, только никому не известно, у кого она служит, даже мы этого не знали, да и теперь не скажем. Мать на нее не сердится, а отчим и видеть ее не хочет, он держит сторону мельника, этого безбожника. Тетка опасается за нее, потому как мельник сказал, что Мадлу и в Вене отыщет, он должен на ней жениться, пошел даже слух, будто он решил продать мельницу. Вы, папаша, скажите ей, чтобы она остерегалась. Только тетка надолго ее там не оставит. Вам-то, папаша, я могу сказать, что ее с радостью возьмет Томеш, сын старосты, они знают, что тетка ей все свое добро отпишет, стало быть Томеш выгодно женится, думает староста. Да и тетка была бы этому рада. Томеш порядочный парень, хорошо воспитанный и старательный. Он на год старше Мадленки.