Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 10. Жерминаль

Грегуар вдруг утратил свое детское спокойствие и бездумный душевный мир, в котором он жил. Он залепетал:

— Мое состояние — краденое? Да разве мой прадед не заработал тяжелым трудом ту сумму, которую он некогда вложил в акции Монсу? А разве мы не подвергались риску всякий раз, когда предприятие бывало в затруднительном положении? И разве теперь я на дурные цели употребляю свой доход?

С огорчением увидев, что не только г-н Грегуар, но и жена его, и дочь побледнели от страха, г-жа Энбо поспешила вмешаться:

— Поль шутит, дорогой господин Грегуар.

Но г-н Грегуар был вне себя. Когда лакей подал ему блюдо с горкой вареных раков, он взял три рака и, не соображая, что делает, принялся жевать клешни вместе со скорлупой.

— Ах, я не отрицаю… Есть акционеры, которые злоупотребляют своим положением. Например, мне рассказывали, что министры получали акции Монсу в подарок, — попросту говоря, брали взятки за то, что оказывали услуги Компании. А некий важный барин, имени которого я называть не стану, самый крупный наш акционер, ведет жизнь просто позорную, проматывает миллионы на женщин, на кутежи, на безумную роскошь. Но мы-то, мы живем без всякой помпы, мы самые скромные люди; мы не спекулянты, с нас достаточно того, что мы имеем, мы хотим жить на свои средства простой, здоровой жизнью и помогать беднякам!.. Да что вы это, в самом деле! Если рабочие украдут у нас хоть булавку, значит, они сущие разбойники. А ведь это неверно.

Негрелю пришлось успокаивать г-на Грегуара, гнев которого очень его позабавил. Все смаковали раков, слышался легкий хруст скорлупы. А разговор шел о политике. Несмотря на пережитый страх, г-н Грегуар, все еще трепетавший от волнения, сказал, что он либерал и жалеет о Луи-Филиппе. Зато г-н Денелен стоял за сильное правительство и заявил, что император вступил на путь опасных уступок.

— Вспомните-ка восемьдесят девятый год, — сказал он. — Ведь дворянство своим сообщничеством, своим увлечением новыми философскими системами сделало возможной революцию… А нынче ту же самую нелепую роль играет буржуазия. Она полна ярого либерализма, бешено жаждет все разрушать, льстит народу… Да, да, — вы сами оттачиваете зубы чудовищу для того, чтоб оно нас пожрало. И оно пожрет нас, будьте покойны!

Дамы постарались утихомирить Денелена и, желая переменить разговор, стали его расспрашивать о дочерях… Он сообщил, что Люси сейчас в Маршьене, поет со своей подругой; Жанна рисует голову старого нищего. Но рассказывал это г-н Денелен очень рассеянно, не спуская глаз с директора, который поглощен был чтением депеш и совсем позабыл о гостях. За этими тонкими листочками телеграфных бланков г-н Денелен чувствовал Париж, приказы правления, от которых все зависело в начавшейся забастовке. И он не мог удержаться — заговорил о том, что его мучило.

— Ну, что же вы будете делать? — вдруг спросил он. Господин Энбо, вздрогнув, оторвался от депеш, но ответил весьма уклончиво:

— Посмотрим.

— Вам-то хорошо, у вас сил достаточно, вы можете ждать, — высказывал вслух свои мысли г-н Денелен. — Но мне конец, если забастовка захватит Вандам. Хоть я и заново переоборудовал Жан-Барт, но мне с одной-единственной шахтой можно выкарабкаться только при условии бесперебойной добычи… Эх, не сладко мне придется, уверяю вас!

Эта невольная исповедь, видимо, поразила г-на Энбо. Он слушал, и в голове его зарождался некий план: если забастовка обернется для Компании плохо, почему бы не воспользоваться ею. Пусть у соседа дела идут все хуже и хуже, он разорится, а тогда можно купить у него концессию за гроши. Вот вернейшее средство вновь войти в милость к правлению, — оно уже давно мечтает завладеть Вандамом.

— Если Жан-Барт для вас такая обуза, — заметил он, смеясь, — почему же вы нам не уступаете шахту?

Но Денелен пожалел, что разоткровенничался. Он воскликнул:

— Ни за что!..

Все посмеялись над его бурным негодованием, а за десертом позабыли наконец о забастовке. Шарлотка с яблоками, украшенная меренгами, вызвала всеобщие похвалы. Затем, лакомясь ананасом, который тоже признан был изумительным, дамы обсуждали изысканные кулинарные рецепты. Тонкий и обильный завтрак, за которым все чувствовали себя так непринужденно, завершился фруктами — грушами и виноградом. Оживившись, все говорили разом, а тем временем лакей разливал по бокалам рейнвейн вместо шампанского слишком заурядного вина.

Дружеская атмосфера, царившая за десертом, благоприятствовала планам женитьбы Поля на Сесиль. Тетушка бросала на него весьма красноречивые взгляды, и он принялся любезничать с Грегуарами, стараясь вновь завоевать их симпатию, после того как напугал их своими рассказами о грабежах. На мгновение у г-на Энбо при виде такой тесной близости между его женой и племянником опять возникло страшное подозрение. Ведь они словно касались друг друга взглядами, которые он перехватывал. Но вновь его успокоила мысль о браке, подготовлявшемся на его глазах.

Лакей подал кофе, и вдруг прибежала перепуганная горничная:

— Пришли! Пришли!

Это явилась делегация. Хлопнули двери, по всем комнатам словно пронеслось ледяное веяние ужаса.

— Проведите их в гостиную, — сказал г-н Энбо.

Сотрапезники растерянно и тревожно переглядывались. Все молчали. Затем вздумали было продолжить шутливую болтовню, делали вид, что хотят рассовать по карманам оставшийся сахар, говорили, что надо бы спрятать столовое серебро. Но с лица самого г-на Энбо не сходило озабоченное выражение, и постепенно смех умолк, громкие возгласы сменились шушуканьем, а за стеной раздавались тяжелые шаги делегатов, которые, входя в гостиную, топтали ковер своими грубыми башмаками.

Госпожа Энбо сказала мужу, понизив голос:

— Надеюсь, вы выпьете кофе?

— Разумеется, — ответил он. — Пусть подождут!

Он нервничал и, делая вид, что занят только своей чашкой, прислушивался к шуму в гостиной.

Поль и Сесиль встали из-за стола, и Поль уговорил девушку посмотреть в замочную скважину. Они тихонько перешептывались, стараясь подавить смех.

— Видите их?

— Да… Вижу какого-то толстяка, а за ним стоят еще двое, пониже ростом.

— Ну, как? Мерзкие физиономии, правда?

— Да нет, очень славные.

Внезапно г-н Энбо поднялся, заявив, что кофе слишком горяч и он допьет свою чашку потом. Выходя, он приложил палец к губам, призывая всех к осторожности. Все снова расселись по местам и молча сидели, не смея пошевелиться, напряженно прислушиваясь к смутному гомону мужских голосов.

Накануне на собрании, происходившем у Раснера под председательством Этьена, рабочие выбрали делегацию, которая должна была на другой день отправиться к директору. Вечером жена Маэ, узнав, что и его выбрали, пришла в отчаяние и спросила у мужа, неужели он хочет, чтобы его уволили. Маэ и сам лишь скрепя сердце принял свое избрание. Когда настала минута действовать, ими обоими, хоть они и сознавали несправедливость своей горькой участи, вновь овладела покорность, унаследованная от многих поколений, страх перед завтрашним днем, и они предпочитали склонить голову. Обычно во всех житейских делах Маэ полагался на жену, — она всегда была разумной советчицей. А на этот раз он рассердился, тем более что втайне разделял ее опасения.