Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Я бросился плашмя на свою кровать. Меня душила спазма, предшествующая приступу слез; вот сейчас растворится ужас, напряжение ослабнет. Но спазма длилась, слезы не шли. То было ужасное страдание. Бесконечная тяжесть давила на все мои члены, тяжесть, которую я чувствовал не на поверхности, а внутри, точно мои кости и мои мускулы превратились в массивный свинец. А мозг мой продолжал думать. Сознание все еще было ясным.

«Нет, нет, я не должен был оставлять ее так. Нет, я не должен был согласиться уйти так. Наверное, когда моя мать уйдет, она лишит себя жизни. О! звук ее голоса, когда она выразила желание видеть Натали!..»

Неожиданно галлюцинация охватила меня. Мать вышла из комнаты. Джулианна садится на кровать и прислушивается. Потом, убедившись, что она одна, она достает из ящика ночного столика склянку с морфием; она ни минуты не колеблется; решительным движением она осушает склянку, забирается под одеяло, ложится на спину и ждет… Воображаемое видение трупа обрело такую силу, что я, как безумный, вскочил, три или четыре раза обежал комнату, задевая мебель, спотыкаясь о ковер, со страхом жестикулируя. Я открыл окно. Ночь была тихая, раздавалось монотонное, непрерывное кваканье лягушек. Звезды мерцали. Медведица сияла напротив очень яркая. Время шло.

Я постоял несколько минут у подоконника, в ожидании, пристально смотря на это большое созвездие, которое моему смущенному взгляду казалось приближающимся. Я право не знал, чего я ждал.

Я чувствовал себя растерянным. У меня было странное сознание пустоты этого громадного неба. Вдруг во время этой нерешительной паузы, точно в глубине моей бессознательности какое-то тайное влияние подействовало на мое существо; неожиданно поднялся вопрос: «Что вы сделали со мной?» И видение трупа, на мгновение отстраненное, снова появилось у меня перед глазами.

Ужас был таков, что не сознавая, что я намеревался предпринять, я повернулся, вышел не колеблясь и направился прямо к комнате Джулианны.

Я встретил в коридоре мисс Эдит.

— Откуда вы идете, мисс Эдит? — спросил я.

Я заметил, что вид мой поразил ее.

— Я отвела Натали к мадам, пожелавшей ее видеть; но я принуждена была оставить ее там. Невозможно было убедить ее вернуться в свою кровать. Она так плакала, что мадам согласилась оставить ее у себя.

— Будем надеяться, что Мари не проснется…

— Ах, так значит…

Сердце билось так сильно, что я не мог говорить последовательно.

— Так, значит, Натали осталась в кровати матери.

— Да, мсье.

— А Мари… Пойдемте к Мари.

Волнение душило меня. На эту ночь Джулианна была спасена!

Немыслимо, чтобы она решилась умереть этой ночью, когда возле нее лежит ее девочка. Каким-то чудом нежный каприз Натали спас мать. «Да благословит ее Господь, да благословит ее Господь!» Прежде чем взглянуть на спящую Мари, я посмотрел на пустую кроватку, в которой отпечаталось маленькое углубление. Меня охватило странное желание целовать подушку, почувствовать теплоту углубления. Присутствие Эдит смущало меня.

Я повернулся к Мари, я наклонился к ней, задерживая дыхание, я долго разглядывал ее, отыскивая одну за другой сходные со мной черты, я чуть ли не пересчитывал нежные жилки, сквозившие на виске, на щеке и на шее. Она спала на боку, запрокинув голову, так что вся шея была видна под поднятым подбородком. Зубки маленькие, как чистые рисовые зернышки, блестели в полураскрытом ротике. Ресницы, длинные, как ресницы матери, бросали тень в углубления глаз и на верхнюю часть щеки. Нежностью дорогого цветка, поразительной тонкостью отличались эти детские черты, в которых, я чувствовал, течет моя утонченная кровь.

Никогда, с тех пор, как жили эти два существа, никогда я не испытывал такого глубокого, такого нежного и такого грустного чувства.

Я с трудом ушел оттуда. Мне хотелось бы сесть между двумя кроватками и положить свою голову на крае пустой кроватки, чтобы дождаться завтрашнего дня.

— Покойной ночи, Эдит, — сказал я, выходя из комнаты.

И голос мой дрожал, но не прежней дрожью.

Придя в свою комнату, я снова бросился плашмя на кровать. И, наконец, я отчаянно разрыдался.

Когда я проснулся от тяжелого, как бы животного сна, который внезапно задавил меня ночью, я не мог сразу вернуться к действительности.

Понемногу мой ум освободился от ночного возбуждения, и действительность предстала холодная, голая, неотразимая. Что было предшествующее отчаяние в сравнении с ужасом, охватившим меня теперь?

Нужно было жить! Это равнялось тому, как будто мне предложили глубокую чашу, сказав: «Если ты хочешь жить сегодня, если ты хочешь жить, нужно выжать в эту чашу всю кровь твоего сердца до последней капли», бесконечное отвращение, брезгливость, ужас поднялись в глубине моего существа. И, тем не менее, нужно было жить; нужно было сегодня же утром принять жизнь! И, кроме того, нужно было действовать.

Сопоставление, которое я мысленно сделал между действительным пробуждением и тем, о котором я накануне мечтал и которое я ждал в Вилле Сиреней усилило мое страдание. «Невозможно, — думал я, — чтобы я согласился на такое положение; это невозможно, чтобы я мог встать, одеться, чтобы я вышел отсюда, увидел бы Джулианну, чтобы я говорил с ней, чтобы я продолжал притворяться перед матерью, чтобы я ждал благоприятного момента для окончательного объяснения, чтобы в этом объяснении я установил условия наших будущих отношений. Это невозможно. Что же тогда? Уничтожить одним ударом, радикально, все, что страдает во мне!.. Освободиться, избежать опасности… Ничего другого не остается». И, разбирая легкость поступка, представляя себе быстроту исполнения, спуск курка, действие пули, последующий за этим мрак, я испытывал во всем теле какое-то страшное напряжение, смешанное тем не менее с ощущением облегчения, почти приятным. «Ничего другого не остается ». И несмотря на то, что мучило желание узнать все, я думал с облегчением, что нечего мне теперь будет знать и что самый страх моментально прекратится и все будет кончено.

Я услышал стук в дверь и голос брата:

— Ты еще не встал, Туллио? Можно мне войти?

— Войди, Федерико.

Он вошел.

— Ты знаешь, что уже поздно. Больше девяти часов…

— Я заснул очень поздно, я был очень утомлен.

— Как ты себя чувствуешь?

— Так себе…

— Мать встала. Она сказала мне, что Джулианна чувствует себя довольно хорошо. Хочешь, я раскрою тебе окно. Сегодня чудная погода.

Он раскрыл окно. Волна свежего воздуха хлынула в комнату, шторы надулись как два паруса; вдали виднелась лазурь.

— Ты видишь!

Яркий свет обнаружил на моем лице признаки моего отчаяния; потому что он прибавил: