Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Догаресса Градэнигастоит лицом к решетке, взявшись за их черные звенья бледными руками, покрытыми драгоценными кольцами; она в страшном нетерпении; под тяжестью ее тела по временам сгибается и колеблется железная решетка. Когда Догаресса криками зовет к себе из сада, ее поза напоминает зверя, пойманного в западню.

Градэнига (охрипшим и раздраженным голосом). Лукреция! Орделла! Барбара! Катарина! Нерисса!!! Ни одна не возвращается! Ни одна… Лукреция! Катарина!

В порыве гнева потрясает решетку, которая колеблется и скрипит. Тяжело дыша, оборачивается и смотрит вокруг блуждающим взглядом; совсем бледная, выпрямляется, точно перед бешеным припадком отчаяния и ярости. Она делает несколько шагов к пьедесталу бронзовой статуи Венеры, почти черной, и берет с него серебряное зеркало, смотрится в него несколько минут, потом роняет его на ковер, словно в ужасе; направляется к спиральной лестнице и зовет.

Пентэлла! Пентэлла! Где ты? Что ты видишь? Отвечай же!

Пентэлла (с вершины лестницы, невидимая). На Бренте барка, вся убранная флагами, на ней музыканты… Барка приближается. Но это не та. Ваша светлость! Вы слышите музыку?

Через сад проникают волны отдаленной музыки.

Еще одна барка… Другая… Еще одна! Четыре, пять, шесть барок, все во флагах, полны музыкантов. Плывут по течению. Вся река покрыта золотом… Праздник начинается… На одной из барок все флаги красные… Словно языки пламени… Это она!

Градэнига порывается бежать на лестницу.

Нет! Не она. Лев вместе с цветком на гербе: это Соранцо.

Градэнига не в силах больше выносить тоску, шатается и смертельно бледнеет.

Градэнига.Сойди, Пентэлла! Сойди! Ко мне на помощь! Я умираю… Сердце, сердце!.. Разбивается мое сердце!

Облокотясь о косяк двери, она сжимает грудь обеими руками. Издали доносится музыка с барок. На спиралях лестницы появляется камеристка Пентэлла , спускающаяся вниз; развевающаяся одежда окружает ее словно трепещущими крыльями.

Она бросается на помощь к Догарессе, поддерживает ее.

Пентэлла.О, Господи! Спаси от беды!

Градэнига (в упадке сил). Ты слышишь, ты слышишь мое дыхание? Словно я умираю от отравы. Мои губы — не правда ли — потеряли цвет? Щеки позеленели?.. Веки причиняют боль глазам, когда я закрываю их. Я в огне, до мозга костей… Я говорю и не слышу моих слов, слышу только биение моего больного сердца. Жажда, постоянная жажда! А каждый глоток возобновляет во мне эту жажду, точно масло, пролитое на огонь. Я опускаю руки в водоем, но не чувствую облегчения, а мое тело трепещет, как вода. С головы до ног мое тело — добыча пламени. Во мне не осталось крови, лишь слезы…

Пентэлла.Господи! Спаси нас от болезни!

Градэнига.Я умру! Умру! Умру!.. Но увидеть его еще раз, взглянуть на него еще раз, лишь один раз! Когда мои руки держали его, я никогда не смотрела на него пристально… Он ушел из моего существа, он унес с собой все, даже память о своих чертах. Когда я хочу увидеть в душе эти черты, мой взгляд туманится. Все в моей душе обращается в хаос и сгорает словно в огненном озере. И все передо мной принимает один и тот же цвет как вещи, горящие в горнах, как грехи, пылающие в аду… Ах, Пентэлла, Пентэлла!.. Прежде чем Ад меня поглотит, хочу еще раз его видеть, прикоснуться к нему, спросить его, — любил ли он меня когда-нибудь, касался ли он своей щекой моей груди?.. Иди, иди! Умоляю тебя! Скажи ему, что умираю, что хочу умереть, лишь бы он был доволен; что никогда я не открою глаза, если он своими пальцами закроет их; что никогда не встану, если он меня, простертую у его ног, покроет землею… Иди, иди, скажи ему все это, умоляю тебя. Сделай так, чтобы я его увидела, а потом проси у меня все, что хочешь… Все будет твое. Отдам тебе все, чем владею: мое золото, мои бирюзы, мои пояса, мои ковры, мой дворец Сан-Лука, — дома у Риальто, мою ферму Виллабона. Все отдам тебе, все, если ты заставишь его прийти… Иди, иди!

Пентэлла.Я пойду, пойду… все сделаю… О, Господи, спаси ее! Спаси ее, Господи, от страдания!

Градэнига.Где он теперь? С куртизанкой? Ты ее видела, эту Пантэю?

Пентэлла.Да, я ее видела.

Градэнига.Она так хороша?

Пентэлла (в колебаний). Нет, она не хороша.

Градэнига.О, не лги! Как могла бы она привлекать к себе всех мужчин и делать их рабами, если б она не была прекрасна? Нет, не лги мне.

Камеристка умолкает. Догаресса несколько минут прислушивается к музыке, которая доносится с Бренты.

Ты слышишь, слышишь? Это ее торжество. Вечер ее торжества. Она увлекла с собою на реку всех своих рабов. И он, он с нею! Скажи, как ты думаешь, он с нею?

Пентэлла (с сомнением). Может быть, он не с нею. Может быть, он в Мире…

Градэнига.О! Никто, никто не знает! А вся земля покрыта моими шпионами… Отчего не вернулись они? Где запоздали Лукреция, Барбара, Катарина, Орсэола? Конечно, они весело смеются где-нибудь под деревьями с теми, кого любят.

Пентэлла.Может быть, они ждут наступления вечера.

Градэнига.А славянка? Приведут ли ее мне до наступления вечера? До наступления вечера она должна совершить свое колдовство. А я умираю! Для меня настал последний час света. Я не увижу, как родятся звезды…

Камеристка всходит на мраморную спираль.

Ах!.. Я знаю хорошо, знаю то, чего никто не хочет мне сказать. Она держит его как пленника в своей галере, скрывает его в своих подушках… О, может ли эта женщина найти себе добычу нежнее? Он полон юности, горячая кровь любви бродит в нем как в диком звере. Иногда он мне казался леопардом, гибким и сильным. Когда его пальцы ласково меня касались, я думала, что все мои вены распадаются подобно волосам…

Она отдается своему горячему томлению и склоняется как бы к виденью, созданному ее бредом.

Ах! Кто бы ни была женщина, которую ласкают твои руки, нежные как цветы, я навсегда та, кто первая владела тобой. Другие губы будут прикасаться к тебе после моих, после моих! Первой мне принадлежала твоя любовь, кто бы ни была вторая, кто бы ни была последняя. Первая — это я, и навсегда! Что из того, что она прекраснее меня? Первая — это я! И, может быть, ты найдешь другие губы ярче моих, объятья сильнее моих, другую кровь, более горячую, о, это ничего не значит! Ни одной женщине ты не будешь так принадлежать, как мне принадлежал, ни одна не слышала твой первый трепет. Ты был еще совсем ребенок, робкий и застенчивый. Когда я смотрела на тебя, бледность и краска сменялись на твоем лице как смерть и жизнь. Ты боялся моих желаний; ты приходил ко мне нетвердым шагом. Раз ночью я нашла тебя лежащим поперек моей двери. И тогда… Всей моей кровью как я жаждала тебя! В грезах я пила твою жизнь как вино. Я раскрывала в моих грезах твое сердце, и капли крови в нем казались мне зернами гранаты. Сладость твоей крови я чувствовала на моих губах, целуя тебя… Ты помнишь ли? Ты помнишь ли? На твоем лице я видела сладость твоей крови и еще нечто ужасное… Это ужасное ты чувствовал и во мне и в себе. Когда Дож дремал под тяжестью своих парчей и венца, ты смотрел на него жестким, стальным взглядом… Ты, ты, среди наших радостей призывал смерть! Я обращала мольбы к морю, чтобы оно нас скрыло, приняло в свои тайны, унесло бы на своих могучих водах. Когда из окна я видела, как красивый корабль отплывал в страну ароматов, я бросала ему мои пояса, еще теплые от прикосновения к телу… А ты ушел один, ты переплыл море, чтобы призвать смерть. И ты привел ко мне колдунью из Эсклавонии, ту, что умерщвляет издали…