Роберт Вальзер - Сочинения Фрица Кохера и другие этюды

Недавно в гардеробе театра «Каммершпиле» пред началом спектакля можно было наблюдать небольшое нововведение. Дирекция облачила сотрудников литературной части в элегантные светло-синие фраки с большими серебряными пуговицами. Нам это понравилось. Идея здравая. Капельдинеры уволены, а сотрудники литчасти все равно в это время бездельничают. Пусть уж они лучше помогут дамам снять манто и проводят господ зрителей на указанные в билетах места. Кроме того, пусть открывают двери в зал и ложи и дают разного рода небольшие, но весьма необходимые справки. Теперь они носят длинные, толстые, желтые гетры до колен, отвешивают изящные поклоны, раздают программы, предлагают бинокли. В провинции им пришлось бы, помимо всего прочего, разносить записки, но здесь, в Берлине, в этом нет нужды. Короче говоря, ни один критик больше не посмеет спросить, что такое литчасть и в чем состоят обязанности ее сотрудников. Теперь знатоки драматургии показали всему свету, на что они способны. Так что оставьте их в покое.

Театр постоянно слышит упреки в том, что впечатление производят одни декорации, а пьес нет. Дабы раз и навсегда положить конец этому вечному нытью, директор Райхардт додумался ставить спектакли просто в белых сукнах. Сотрудники его литчасти, естественно, не удержались и разболтали нам эту великую тайну. Он будет удивлен, возможно, даже придет в отчаяние, узнав, что мы уже сегодня раструбили об этой новости на весь свет.

Белые кулисы! Белоснежные, как чистое белье? А вдруг его уже надевала некая неизвестная дама-великанша из цирка? И щеголяла в нем, скажем, несколько дней? Тогда декорации будут источать наверняка чарующий аромат ее бедер, что только пойдет на пользу господам критикам: они забудут, где сидят, острота их восприятия притупится. Кроме шуток. Идея Райнхардта представляется нам многообещающей, то есть блестящей. На фоне белых простыней персонажи и призраки, актеры и актрисы будут смотреться чрезвычайно эффектно. Удастся ли Райнхардту протолкнуть свою идею в Придворный театр?

Т е л л ь ( выбирается из лесной чащи ). Я полагаю, наместник проедет по этой просеке. Если не ошибаюсь, другой дороги на Кюснахт нет. Вот здесь все и произойдет. Быть может, говорить так — безрассудно, но дело, которое я задумал, требует безрассудства. До сих пор этот лук целился только в зверей. Жил я мирно, день-деньской трудился, а ночью спал, утомившись от трудов праведных. Разве ему приказано отравлять мне жизнь? Разве есть такое распоряжение — не давать мне прохода? Поганая у него должность, вот он и зверствует. ( Садится на камень .) Телль может стерпеть обиду, но задушить себя я не позволю. Он — знатный господин, имеет полное право смеяться надо мной, но ему подавай меня со всеми потрохами. Он покушается на мою жизнь, любовь и добро. Он перегнул палку. А моя стрела все еще в колчане. ( Вытаскивает из колчана стрелу .) Самое ужасное уже свершилось: мысленно я принял решение, я застрелю его. А как? Почему я прячусь в засаде? Может, лучше выйти ему навстречу, встать во весь рост и на глазах его оруженосцев сбить его с лошади? Нет, буду считать его глупой дичью, а себя охотником, так оно вернее. ( Натягивает лук .) Прощай, мирная жизнь. Он вынудил меня целиться в голову собственного сына. Что ж, теперь я прицелюсь в грудь этого изверга. Что-то мне кажется, будто я это уже проделал, и можно двигать домой. Ведь то, что проделываешь мысленно, руки потом выполняют сами. Механически. Я могу отсрочить приговор, но не отменить его. Пусть это решит за меня Господь Бог. Но что я слышу? ( Прислушивается .) Он приближается? Торопится? Спешит навстречу своей гибели? Неужто такой доверчивый? Эти знатные господа — большие оригиналы, если со спокойной душой творят такие жуткие безобразия. ( Дрожит .) Если я сейчас промахнусь, придется прыгать вниз и рвать изверга на части. Телль, Телль, возьми себя в руки, малейшая неловкость превратит тебя в дикого зверя. ( Звук рожка за сценой .) Он велит трубить в рог по всей стране, которую унижает и угнетает. Какое нахальство. Воображает себя тираном и деспотом, а сам — дичь доверчивая, без понятия. Беззаботное дитя. Грабитель, разбойник, убийца. Приплясывает и убивает. Так пусть же это чудовище погибнет в неведении. ( Становится в позицию .) Теперь я спокоен. Не будь я так спокоен, помолился бы. Такие вот спокойные, вроде меня, и выполняют свой гражданский долг. ( Наместник и свита на конях. Роскошный выезд. Телль стреляет .) Знай наших. Да здравствует свобода.

Ф р а н ц. Господи, какой же я невезучий. Ей-богу, даже стыдно. Наврал ему с три короба, а он проглотил гнусную ложь и не поморщился. И пусть. Как я устал от своего подлого поведения. Только подумал, что убью, глядь, уже убил. Хотел всего лишь устроить репетицию, глядь, а мерзостный спектакль уже сыгран. Ничего не попишешь. Старый олух. Но к чему так уж себя бранить? ( Смотрится в зеркало .) Хорош. Красавчик. И полное спокойствие на роже. ( Улыбается .) И эта улыбочка. Такая располагающая, беззлобная. Не надо бы использовать столь грубые методы, стращать народ. Но что поделаешь: приходится действовать нахрапом, так оно убедительней. Зато набрался опыта. Век живи — век учись. До чего же я ленив. ( Растягивается на кушетке .) Покурить бы теперь индийского табаку, да он весь вышел. Все эти события немного меня утомили. Очень уж я гнусно лгал, а мне очень уж наивно поверили. Это обескураживает. Черт с ним. Чем бы теперь заняться? Эй, Герман! ( Входит Герман .) Ступай прочь. Я кликнул тебя во сне. Ненавижу сны. (Герман уходит.) Попробую еще раз признаться в любви. Охота послушать, как будет ругаться Амалия. О, роскошество оскорбления! Поносить меня? Да это на грани безумия! Моя восприимчивость так слабо развита, что я слегка скучаю. Искренние чувства, душевные порывы, как они надоели. Все естественное мне надоело. Мысль о том, что я мог бы иметь успех в свете, меня ужасает. ( Входит Амалия .) Я только что солгал, я оклеветал твоего Карла. Старый Моор готов его проклясть. Умоляю, поспеши, не то случится беда. Ну-ну, я пошутил. Это откровенное признание — каприз твоего недостойного поклонника. ( Амалия уходит, презрительно улыбаясь .) Она мне поверила. Что ж, вылезайте наружу, пакости! Развернитесь вовсю, подлости! Ко мне, сюда, мерзости! Забавляйте меня. ( Вскакивает с кушетки .) Я дал пинка своей благородной натуре, и ей уже никогда не оправиться от оскорбления. Я содрогаюсь. Это от боли. Если нельзя быть нежным, значит, позволено озвереть. ( Зевает .) Я твердо верю в дьявольское благословение. Я бичом изгоню добро из Божьего мира. ( Замечает на полу ленту .) Увы, я не сумел объясниться. Не поняла она, как благородно и любвеобильно мое сердце. Пусть так. За это я сделаю из нее шлюху. Начнем, пожалуй. Герман! ( Входит Герман .) Напои меня. Будем кутить. Во мне бушуют адские силы. Я должен их искусно задушить. Иначе я воображу себя Господом Богом и разнесу Вселенную. ( Уходит .)