Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы

— Да здравствует герцог!

Вскоре дворец был свободен от осады. На площади стонали оставленные мятежниками раненые. Еще пылающие на земле факелы освещали тела раненых и убитых ярким блеском, отражались в лужах крови и с шипением гасли. Опять поднялся ветер и зашелестели верхушки каменных дубов. В долине перекликались собаки. Опьяненные победой, потные от утомления, слуги отправились подкрепиться едой и питьем. Все они были целы и невредимы. По этому случаю они стали пить без меры и веселиться вовсю. Некоторые перечисляли имена тех, кого они подстрелили, и даже описывали их падение, приправляя свои описания циничными насмешками. Псари употребляли охотничьи выражения. Повар хвастался, будто собственноручно убил страшного Рокко Фурча. Хвастовство, подогретое вином, все разрасталось.

Герцог д’Офена, уверенный в том, что, по крайней мере, на эту ночь всякая опасность миновала, был озабочен только тем, чтобы утешить хныкающего Карлетто. Вдруг в одном из зеркал отразился ослепительный блеск, и возле самого дворца сквозь шум юго-западного ветра снова послышались крики. В это время вбежало несколько слуг, которые едва не задохнулись от дыма в нижних комнатах, где они после выпивки крепко спали. Они еще не протрезвели, нетвердо держались на ногах и не в состоянии были выговорить ни слова, так как языки их словно застыли. Вскоре сюда сбежались и остальные.

— Пожар! Пожар!

Они дрожали, сбившись в кучу, точно стадо баранов. Ими снова овладело малодушие. Скованная крепким сном мысль бездействовала, и они не знали, что им делать, смутное сознание грядущей опасности еще не заставляло их искать спасения.

Пораженный герцог некоторое время был в нерешительности. Когда Карлетто Груа увидел, что дым проникает в верхние покои, и услышал ужасный треск всепожирающего пламени, он поднял такой отчаянный крик, что дон Филиппо пробудился от тяжелого сна и увидел у своего изголовья смерть.

Гибель была неизбежна. Огонь, раздуваемый разбушевавшимся вихрем, возрастал и с невероятной быстротой охватывал старый дворец, пожирая все на своем пути и окутывая все предметы подвижным, текучим и шипящим пламенем. Пламя легко скользило по стенам, вот оно лизнуло обои, поколебалось мгновение перед узорами гобелена и, окрасившись множеством неопределенных цветов, добралось до ткани тысячью тонких, колеблющихся язычков. Словно некий дух вселился в настенные панно: в миг ожили нимфы и богини и засмеялись доселе невиданным смехом, их позы и жесты стали подвижными. Ослепительное пламя начало свою адскую пляску, оно обвивалось вокруг деревянной мебели, которая, сохраняя свою форму, принимала огненные очертания. Казалось, будто все предметы были обложены гранатами, которые разом подожгли. Как по волшебству, все превратилось в пепел. Пламя гудело, свистело, шипело на тысячи ладов, образуя величественный хор, не лишенный своеобразной гармонии. Так шелестит лес миллионами листьев и гудит орган миллионами труб. Сквозь пылающие по краям отверстия стек уже просвечивалось чистое небо со своими созвездиями. Весь дворец был во власти огневой стихии.

— Спасите меня! Спасите меня! — кричал старик, тщетно пытаясь подняться и чувствуя, как проваливается под ним пол. Все ближе и ближе ослепительное пламя…

— Спасите меня!

С нечеловеческими усилиями ему удалось подняться. Он начал бежать, наклонившись вперед всем корпусом и подпрыгивая короткими торопливыми шажками, точно толкаемый неопреодолимой силой. Он бежал, простирая вперед свои безобразные руки, пока не упал, словно пораженный молнией, становясь добычей пламени, он весь съежился, как пузырь…

Крик мятежной толпы все усиливался и уже заглушал шум пожара. Слуги, обезумев от ужаса и мучений, наполовину обгорелые, бросались из окон и падали мертвыми на землю, кто был еще жив, с теми кончала толпа. Каждое падение из окна сопровождалось бешеным криком народа.

— Герцога! Герцога! — стали кричать дикари. Их не удовлетворяла гибель челяди, они хотели видеть, как низвергнется вниз тиран со своим фаворитом.

— Вот он! Вот он! Вот!

— Сюда! Сюда! Мы ждем тебя!

— Умри, собака, умри! Умри!

У главного входа, на виду у всего народа показался дон Луиджи в горящем платье, он нес на плечах неподвижное тело Карлетто Груа. Все лицо его обгорело, так что герцога едва можно было узнать: волос на голове почти не было, бороды — тоже. Но он смело шел сквозь пламя. Адская боль поддерживала в нем силу духа.

Изумленная чернь на мгновение притихла. Но вот она снова ожесточенно завыла, свирепо выжидая, когда погибнет самая главная жертва их мщения.

— Сюда, сюда, собака! Мы хотим видеть, как ты умрешь!

Сквозь треск пламени Луиджи услышал последние бранные слова. Он собрал свои последние силы для выражения неописуемого презрения. Затем повернулся к толпе спиной и навсегда скрылся там, где с ужасной яростью бушевало пламя.

Донна Лаура Альбонико сидела в саду, под виноградным навесом, укрываясь в тени от полуденного зноя.

В белой вилле, притаившейся среди расцветающих фруктовых деревьев, царила тишина. Жалюзи были прикрыты. Солнце немилосердно жгло. Была середина июня, и запах расцветающих апельсинов и лимонов смешивался с ароматом роз. В воздухе царило спокойствие. Во всем саду цвели пышные розы. При каждом дыхании ветерка колыхались верхушки растущих по бокам аллей деревьев, устилая землю пеленой благоухающего снега. Насыщенный ароматом воздух казался порой таким же сладким и крепким, как вкус опьяняющего вина. Ласково журчали скрытые в зелени фонтаны. Искрометные головки их струй то появлялись среди листвы, то исчезали, то вновь показывались, лаская взоры переменчивой игрой. Невысокие струйки производили среди цветов и трав какой-то особенный шорох, похожий на возню зверьков, которые бегали по саду, играли или копали свои норки. Невидимые птицы оглашали сад своими песнями.

Донна Лаура сидела в беседке, погрузившись в свои думы.

Она уже была старухой. У нее был тонкий, благородный профиль, длинный нос с небольшой горбинкой, довольно высокий лоб, очень красивый рот, еще свежий и полный сердечной доброты. Седые волосы вились на висках, образуя вокруг головы род венца. В молодости она, должно быть, была очаровательна.

Лишь два дня тому назад она приехала в этот уединенный дом с мужем и несколькими слугами. Она категорически отказалась жить в месте обычного летнего пребывания, на великолепной вилле, высившейся на Пьемонтском холме, она отказалась также и от моря ради этой пустынной, почти безводной деревни.

— Прошу тебя, поедем в Пенти, — сказала она своему мужу.

Барона, семидесятилетнего старика, сначала несколько удивило это странное желание жены.