Шарлотта Бронте - Джейн Эйр

– У меня их нет.

– Наверно, никогда и не было, а? Вы их помните?

– Нет.

– Я так и думал. И что же, вы ждали своих сородичей, сидя у изгороди?

– Кого ждала, сэр?

– Маленьких человечков в зеленом! Был как раз подходящий лунный вечер. Я, вероятно, помешал вашим танцам, поэтому вы и сковали льдом проклятую тропинку?

Я покачала головой.

– Маленькие человечки в зеленом покинули Англию лет сто назад, – сказала я, продолжая разговор в том же тоне, что и он. – И теперь ни в Хэе, ни в окрестных селах не осталось от них и следа. Я думаю, что ни летняя, ни осенняя, ни зимняя луна больше никогда не озарит их игр.

Миссис Фэйрфакс уронила на колени вязанье и, удивленно подняв брови, прислушивалась к нашему странному разговору.

– Что ж, – продолжал мистер Рочестер. – Если у вас нет родителей, то должны быть какие-нибудь родственники – дяди и тети?

– Нет. По крайней мере я о них ничего не знаю.

– А где ваш дом?

– У меня нет дома.

– Где живут ваши братья и сестры?

– У меня нет братьев и сестер.

– Кто же посоветовал вам приехать сюда?

– Я дала объявление в газетах, и миссис Фэйрфакс написала мне.

– Да, – сказала добрая старушка, для которой последние вопросы были гораздо понятнее, – и я каждый день благодарю провидение за то, что оно помогло мне сделать этот выбор. Общество мисс Эйр для меня неоценимо, а в отношении Адели она оказалась доброй и внимательной воспитательницей.

– Пожалуйста, не трудитесь превозносить ее, – отозвался мистер Рочестер, – похвалы меня не убедят, я буду сам судить о ней. Она начала с того, что заставила упасть мою лошадь.

– Сэр?! – удивилась миссис Фэйрфакс.

– Я ей обязан этим вывихом.

Вдова, видимо, растерялась.

– Мисс Эйр, вы когда-нибудь жили в городе?

– Нет, сэр.

– Вы бывали в обществе?

– Нет, только в обществе учениц и учительниц Ловуда, а теперь – обитателей Торнфильда.

– Вы много читали?

– Только те книги, которые случайно попадали мне в руки, да и тех было не слишком много и не очень-то ученые.

– Вы жили, как монахиня, и, без сомнения, хорошо знаете религиозные обряды. Ведь Брокльхерст, который, насколько мне известно, является директором Ловуда, священник? Не так ли?

– Да, сэр.

– И вы, девочки, наверное, обожали его, как монашки в монастыре обожают своего настоятеля?

– О нет!

– Как равнодушно вы об этом говорите. Подумайте – послушница и не обожает своего настоятеля! Это звучит почти кощунственно!

– Мистер Брокльхерст был мне антипатичен, и не я одна испытывала это чувство. Он грубый человек, напыщенный и в то же время мелочный; он заставлял нас стричь волосы и из экономии покупал плохие нитки и иголки, которыми нельзя было шить.

– Это очень плохая экономия, – заметила миссис Фэйрфакс, снова почувствовавшая себя в своей сфере.

– И это главное, чем он обижал вас? – спросил мистер Рочестер.

– Когда он один ведал провизией, еще до того, как был назначен комитет, он морил нас голодом, а кроме того, изводил своими бесконечными наставлениями и вечерними чтениями книг его собственного сочинения – о грешниках, пораженных внезапной смертью или страшными карами, так что мы боялись ложиться спать.

– Сколько вам было лет, когда вы поступили в Ловуд?

– Около десяти.

– И вы пробыли там восемь лет. Значит, вам теперь восемнадцать.

Я кивнула.

– Как видите, арифметика вещь полезная; без нее я едва ли угадал бы ваш возраст. Это трудное дело, когда детский облик и серьезность не соответствуют одно другому, – как у вас, например. Ну, и чему же вы научились в Ловуде? Вы умеете играть на рояле?

– Немножко.

– Конечно, всегда так отвечают. Пойдите в библиотеку… я хочу сказать: пожалуйста. Извините мой тон, я привык говорить «сделайте» и привык, что все делается по моему приказанию. Я не могу менять своих привычек ради новой обитательницы моего дома. Итак, пойдите в библиотеку, захватите с собой свечу, оставьте дверь открытой, сядьте за рояль и сыграйте что-нибудь.

Я встала и пошла исполнять его желание.

– Довольно! – крикнул он спустя несколько минут. – Вы действительно играете «немножко», я вижу. Как любая английская школьница. Может быть, чуть-чуть лучше, но не хорошо.

Я закрыла рояль и вернулась. Мистер Рочестер продолжал:

– Адель показывала мне сегодня утром рисунки и сказала, что это ваши. Я не знаю, принадлежат ли они только вам. Вероятно, к ним приложил руку и ваш учитель?

– О нет! – воскликнула я.

– А, это задевает вашу гордость! Ну, пойдите принесите вашу папку, если вы можете поручиться, что ее содержимое принадлежит только вам; но не давайте слова, если не уверены, я сейчас же отличу подделку.

– Тогда я ничего не скажу, а вы судите сами, сэр.

Я принесла папку из библиотеки.

– Пододвиньте стол, – сказал он, и я подкатила столик к дивану.

Адель и миссис Фэйрфакс тоже подошли.

– Не мешайте, – сказал мистер Рочестер, – вы получите от меня рисунки, когда я их посмотрю. О господи! Да не заслоняйте мне…

Он неторопливо принялся рассматривать каждый набросок и каждую акварель. Три из них он отложил, остальные после осмотра отодвинул.

– Возьмите их на тот стол, миссис Фэйрфакс, – сказал он, – и посмотрите вместе с Аделью. А вы, – он взглянул на меня, – садитесь на свое место и отвечайте на мои вопросы. Я вижу, что эти рисунки сделаны одной и той же рукой. Это – ваша рука?

– Да.

– А когда вы это успели? Ведь тут понадобилось немало времени и кое-какие мысли.

– Я сделала их во время последних двух каникул в Ловуде. У меня тогда не было других занятий.

– Откуда вы взяли сюжеты?

– Я сама их придумала.

– Вот эта самая голова придумала, которая сидит на ваших плечах?

– Да, сэр.

– И там есть еще такие же мысли?

– Думаю, что есть, вернее – надеюсь.

Он разложил перед собой наброски и снова стал по очереди их рассматривать.

Пока он занят ими, я вам расскажу, читатель, их содержание. Во-первых, должна предупредить, что в них не было ничего примечательного. Эти образы возникли в моем воображении, и когда я видела их умственным взором, еще до того, как перенесла их на бумагу, они поражали меня своей живостью; но моя рука была бессильна, она не поспевала за моей фантазией, и я набросала только слабое подобие представшего мне видения.

Рисунки были сделаны акварелью. На первом – низкие, синевато-багровые тучи клубились над бурным морем. Все морское пространство тонуло в полумраке, сквозь мглу проступал лишь передний план, или, вернее, ближайшие волны, так как земли не было видно. Луч света падал на полузатопленную мачту, на которой сидел баклан, большой и темный, с обрызганными пеной крыльями; в клюве он держал золотой браслет с драгоценными камнями, которым я придала всю ту яркость, какую могла извлечь из своей палитры, и всю ту выпуклость и четкость, на которую был способен мой карандаш. Под мачтой и сидевшей на ней птицей сквозь зеленую воду просвечивало тело утопленницы. Отчетливо виднелась только прекрасная стройная рука, с которой был сорван или смыт браслет.