Никос Казандзакис - Христа распинают вновь

Усмехнулся Яннакос и очнулся от грез. Посмотрел он на старушку, которая с увлечением вязала, отрешившись от всего земного, увидел старика Ладаса, вперившего свой взгляд в него, Яннакоса, в ожидании ответа.

— Пополам, — сказал он. — Согласен, дед Ладас?

Дед Ладас протянул ручищу.

— По рукам, Яннакос, согласен! Пополам, вот это честный разговор! Каждый вечер ты будешь приносить мне золотые вещи, которые соберешь, а я буду давать тебе всякие продукты, масло и вино — одним словом, то, что им нужно. А когда все загребем, ты придешь, и мы рассчитаемся. Пиши и ты в своем блокноте, что мы даем и что получаем, чтоб тоже все знал и не думал, будто я хочу обмануть тебя. А чтоб ты видел, как я тебе доверяю, на вот, возьми как аванс три турецкие золотые монеты.

Достал он из-за пазухи туго перевязанный шнурком кошелек, развязал его, сунул в него руку и, дрожа, отсчитал одну за другой три монеты. Жадно схватил их Яннакос, глаза его алчно заблестели, словно золото передало им свой блеск.

— Я подготовлю долговой вексель, — сказал старик Ладас, — и как только вернешься — да поможет нам бог! — поставишь свою подпись… Ну что, доволен? Теперь ты веришь моему слову? То, что я тебе говорю, это не слова — это золотые монеты! Ну, не будем терять времени, с богом!

Он подтолкнул Яннакоса и открыл калитку.

— Пусть бог сопутствует тебе! — крикнул ему вслед и торопливо закрыл калитку: не дай бог, еще передумает компаньон!

Потом потер свои костлявые руки и повернулся к жене.

— Пенелопа, — сказал он, прикладывая палец к губам, — никому ни слова! Ты видишь, как у меня все хорошо получилось? Видишь, как соображает у меня голова. Я тебе скажу: не голова у меня, а клад! Ты видишь, Пенелопа? Я поймал его на золотую удочку — три отдал, тысячи получу… Теперь будь добра, подготовь сундуки!

Но она даже не пошевельнулась, все вязала и вязала, не замечая, как сталкиваются, расходятся и снова встречаются спицы, — довязывала носок для старика Ладаса. И в носке она видела не худую ногу старика, а кость, длинную сухую, изъеденную червями…

Итак, впереди шел ослик, а за ним задумавшийся Яннакос. На душе у него было горько и тяжело; но в то же время в правом кармане жилета он чувствовал и другую, очень приятную тяжесть. Он словно опьянел. Прыгал с камня на камень, иногда останавливался ненадолго и погружался в размышления; тогда ослик поворачивался, смотрел на него, тоже останавливался и терпеливо ожидал.

— Лишь бы никого не увидеть, лишь бы никто меня не увидел, — бормотал Яннакос. — Иди, Юсуфчик, побыстрее, что ты останавливаешься? Переходи на эту сторону, — меняем дорогу, большие у нас дела, Юсуфчик!

Ослик с недоумением кивал понятливой головой; не мог он сообразить, зачем потребовалось переходить на другую сторону? Что случилось с хозяином? Ну и безумцы же эти люди!

— Лишь бы никого не увидеть, даже Манольоса… Теперь у меня другие заботы; пусть делает, что хочет со своей Катериной. Мне все равно… давай, Юсуфчик, в дорогу!

Но как ни старался Яннакос пройти той стороной села, где уже начинаются поля, он все-таки совсем некстати столкнулся с Манольосом и с двумя односельчанами, несшими на руках капитана Фуртунаса — тот был без памяти, с разбитой головой, перевязанной белым полотенцем, весь в крови… Впереди шел сеиз в красной феске, с ятаганом наголо.

— Что случилось, друзья, с нашим капитаном? Скажи мне, Манольос!

— Свалился с лестницы у аги, бедняга, — ответил Манольос, — голову себе разбил… Если ты увидишь мою тетку Мандаленью, позови ее, пусть придет посмотрит рану… Разбирается она в этом деле — была акушеркой до того, как стала обряжать покойников.

— Бедняга! — пробормотал Яннакос. — Наверно, упился до чертиков.

Сеиз засмеялся.

— Не беспокойся, грек! Голову он себе разбил, но она заживет, у безбородых людей семь душ.

— Манольос, — крикнул Яннакос, — мне нужно поговорить с тобой.

— Мне тоже, — ответил Манольос. — Но надо сперва уложить в постель капитана. Ступай за нами и подожди у ворот, я скоро выйду.

Капитана несли все скопом — несли медленно, потому что при каждом толчке он кричал от боли. Втащили его в полуподвал. Яннакос остановил ослика под тенью оливкового дерева и стал ожидать.

— Ну и ну, сколько событий за одну ночь, — пробормотал он. — Посмотрим, чем все это кончится! Да сжалится над нами бог!

Вынул табакерку, свернул сигаретку, прислонился к стволу оливы и начал курить, чтобы скоротать время. Он уже пожалел, что затеял разговор с Манольосом: придется потерять слишком много времени, а большие дела, предстоящие ему, требовали быстрых действий. Порывшись в кармане жилета и нащупав золотые монеты, он улыбнулся.

— Слава тебе господи, — пробормотал он, — это не сон. Много раз меня обманывали сны; снилось, что держу в руках золотые монеты… А утром, дурак, искал их под подушкой! Ну а теперь слава богу!

Яннакос снова погладил золотые монеты и успокоился.

Показался Манольос. Шел он, утирая лоб, и, увидев Яннакоса под оливой, направился прямо к нему.

— Очень тяжел этот капитан, все мы из сил выбились, — сказал Манольос.

— Я спешу, — ответил Яннакос, — мне только два слова тебе сказать, и пойду; у меня сегодня много работы… Слушай, Манольос: во-первых, лучше не появляйся в доме своего хозяина, — он узнал о корзинах и взбесился, схватил свою палку и пошел лупить сына. Поэтому не попадайся на глаза старику, пока буря не пройдет.

— Но если это так, я должен пойти, чтобы держать ответ вместе с Михелисом, — я ведь тоже виноват!

— Да и я виноват, но ведь не иду! Ты скажешь, стыдно, да ведь так удобнее… Не уходи, постой! Я должен тебе сказать еще вот что: Катерина, вдова, хочет тебя запутать в своих сетях; она тебя видит, говорит, во сне, вчера вечером на площади тебе подмигивала, а ты не понял! Будь осторожен, Манольос, Катерина — зверь, даже епископов она сводит с ума… Подумай о пасхе, которая приближается, и о своем долге… Не согреши!

Манольос опустил голову и покраснел; минувшей ночью он тоже видел во сне вдову, но как, этого не помнил; когда он проснулся, глаза у него болели от ночных видений.

— Христос мне поможет, — пробормотал он.

— Как же он успеет присмотреть за всеми, Манольос? Лучше ты сам пошевеливайся, а я спешу. Ну, говори; кажется, ты хотел мне что-то сказать?

Манольос смутился, не зная, как ему ответить, чтобы не оскорбить друга.

— Ты меня извини, — проговорил он наконец, — но вот что я тебе окажу: у нас, у четверых, большая, святая цель, мы теперь одно целое… Если кто-то из нас поскользнется, остальные должны его поддержать; один пропадет, все пропали! Поэтому я осмелюсь…

— Говори, говори, Манольос, не виляй, — сказал Яннакос и стал отвязывать ослика от оливы. — Я тебе свое сказал, теперь спешу.