Никос Казандзакис - Христа распинают вновь

Сидит ликоврисийский [1] Ликовриси ( греч. ) — буквально «волчий источник», здесь название села. ага [2] Ага ( турецк .) — господин, начальник. на веранде, возвышающейся над сельской площадью, покуривает трубку и попивает раки [3] Раки ( турецк. ) — виноградная водка. . Тихо моросит мелкий, теплый дождик; на обвислых усах аги, выкрашенных черной краской, поблескивают дождевые капли. Разгоряченный выпитой раки, ага время от времени слизывает их, чтобы освежиться.

Направо от аги с трубою в руке стоит сеиз [4] Сеиз ( турецк. ) — ординарец, страж. — громадный свирепый уроженец Востока, косоглазый, с отвратительной рожей; налево, скрестив ноги, восседает на бархатной подушке смазливый, упитанный турчонок, который время от времени разжигает трубку аги и беспрерывно подливает раки в его чашку.

Полузакрыв осоловелые глаза, ага мысленно славит всевышнего: аллах прекрасно сотворил этот мир, все в нем предусмотрел: захочешь есть — перед тобою и хлеб, и мясо, зажаренное докрасна, и плов с корицей; захочешь пить — перед тобою вода бессмертия — раки; спать захочешь или отдохнуть — аллахом сотворен для тебя сон; разгневался — созданы аллахом кнут и спины райи [5] Райя ( турецк. ) — подданные, придерживающиеся христианского вероисповедания. ; пожелаешь развлечься — можешь послушать амане [6] Амане ( турецк. ) — монотонная песня. ; ну, а если возжаждешь забвения печали своей и мук мира сего — создан аллахом Юсуфчик.

— Великий мастер аллах, — взволнованно бормочет ага, — великий мастер! Умная у него голова! Как это ему пришло в голову — сотворить раки и Юсуфчика.

От прилива религиозного чувства и чрезмерного опьянения глаза аги наполняются слезами. Со своей веранды он поглядывает вниз и с удовлетворением созерцает райю, разгуливающую по площади; люди чисто выбриты, по-праздничному разодеты, подпоясаны широкими красными кушаками, на всех свежевыстиранные короткие штаны и голубые куртки. У одних на головах фески, у других — тюрбаны, третьи красуются в мерлушковых шапках. За ухом у самых бравых — цветок базилика или сигаретка.

Третий день пасхи. Кончилась обедня. Сладостный, теплый денек; то проглядывает солнышко, то моросит мелкий дождик; благоухают цветы лимонного дерева, распускаются почки на других деревьях, оживает трава, Христос возрождается в каждом комке земли. Бродят христиане по площади, встречаются друзья, обнимаются, восклицают: «Христос воскрес!» И потом направляются в кофейню Костандиса или усаживаются под большим платаном посреди площади, заказывают наргиле [7] Наргиле — восточный курительный прибор. и кофе — и начинается приятная беседа, такая же бесконечная, как этот мелкий дождик.

— Вот так, наверно, и в раю, — говорит церковный служка Хараламбос, — нежное солнце, мелкий дождик, цветущие лимонные деревья, наргиле и долгие задушевные разговоры.

На другом краю площади, за платаном, высится заново выбеленная сельская церковь «Христова распятия» с красивой колокольней. По случаю пасхи церковные врата украшены ветвями вербы и лавра. Вокруг церкви — сельские лавчонки и мастерские: например, мастерская седельщика Панайотароса, прозванного Гипсоедом. Так его прозвали потому, что однажды он съел привезенную кем-то в село гипсовую статуэтку Наполеона; потом привезли статуэтку Кемаля-паши [8] Кемаль-паша Мустафа Ататюрк (1880–1938) — первый президент Турецкой республики. ,— он и ее съел; наконец, привезли статуэтку Венизелоса [9] Венизелос (1864–1936) — греческий буржуазный политический деятель. — и она была съедена. Около седельной мастерской — парикмахерская Адониса. Над дверью ее приколочена вывеска, огромные буквы которой, красные как кровь, гласят: «Здесь удаляют и зубы». Немного подальше — мясная лавка хромого Димитроса с вывеской: «Свежие головки. Иродиада» [10] Иродиада — в евангелии иудейская царица, потребовавшая отсечения головы Иоанна Крестителя. . Каждую субботу режет Димитрос теленка, а перед тем как зарезать его, золотит ему рога, украшает ему шею алыми лентами и, ковыляя, водит его по всему селу, расхваливая достоинства своей жертвы. И, наконец, замечательная кофейня Костандиса, длинная, узкая и прохладная, где так хорошо пахнет кофе и табаком, а в зимнюю пору — шалфеем. На правой стене висят — гордость всего села — три большие блестящие литографии: по одну сторону — полуголая святая Женевьева [11] Женевьева — католическая святая. в тропическом лесу; по другую сторону — королева Виктория [12] Виктория (1819–1901) — английская королева. , голубоглазая, дородная, с пышной грудью кормилицы; а посредине — Кемаль-паша, грозный, с сердитыми серыми глазами, в высокой мерлушковой шапке.

Все те, кто гуляет по площади или сидит в заведении Костандиса, люди порядочные, работящие, хорошие хозяева. И село у них богатое, и ага у них — человек отличный, большой любитель раки и крепких духов — мускуса и пачулей. Любит он и упитанного турчонка, сидящего слева от него на бархатной подушке. Ага посматривает на христиан, как пастух на своих хорошо откормленных овец, и радуется. «Отличные они люди, — думает он, — вот и в этом году наполнили мои погреба пасхальными дарами — головками сыра, сладкими пирогами с кунжутом, чуреками, крашеными яйцами… А кто-то из них, дай ему аллах здоровья, принес и сосуд с хиосской мастикой [13] Мастика — древесная смола. — это для моего Юсуфчика, чтобы он жевал ее, чтобы благоухал его ротик…»

Так размышляет ага и ласково поглядывает на толстого мальчугана, жующего мастику и равнодушного ко всему, что творится вокруг.

Все это — блаженные мысли о погребах, наполненных всяким добром, мелкий, тихий дождик, поблескивающие камни мостовой, пенье петухов, Юсуфчик, пристроившийся у его ног и жующий с причмокиванием мастику, — все это наполнило сердце аги такой радостью, что он почувствовал себя совсем счастливым. Он поднял голову и попробовал было запеть амане, но тут же его одолела лень.

Тогда он повернулся к сеизу и подал ему знак протрубить, чтобы народ внизу не шумел. Потом повернулся налево: «Спой мне, Юсуфчик, да будет с тобой мое благословение, спой мне „Дунья табир, руйа табир, аман, аман“. Спой мне, а то я с ума сойду!»

Упитанный мальчуган не торопясь извлекает изо рта мастику, приклеивает ее к своему голому колену, подпирает правой рукой щеку и начинает петь амане, столь любимое агой: «Жизнь и сон — одно и то же, увы, увы!»

Голос его, страстный и кокетливый, то взлетает, то опускается, подобно воркованию голубки… Ага закрыл глаза и так увлекся песней, что, слушая ее, забыл даже о раки.