Никос Казандзакис - Христа распинают вновь

Потом ага поднял кнут.

— Беги! — заревел он.

Сеиз, спотыкаясь, начал бегать вокруг платана.

— Стой! — снова заревел ага.

Свирепый анатолиец страшно завыл и упал на колени. Ага схватил его, повалил на землю, накинул ему на шею петлю, толкнул скамью ногой — и сеиз, весь в крови, закачался в воздухе, как колокол.

Ага вытер рукою свое вспотевшее лицо и перемазал его кровью. Потом снова уселся на землю, скрестив ноги, и долго-долго, тяжело дыша и мыча, как буйвол, смотрел на сеиза. И когда насытилась его душа, он тихо встал и, не оборачиваясь, не смотря ни на сеиза, ни на Юсуфчика, побрел, шатаясь, к себе домой, думая, что его никто не видит. Войдя во двор, он толкнул ногой ворота, чтоб закрыть их, но поскользнулся и с грохотом рухнул на плиты двора.

— Что там наверху, в мире, творится? — спрашивал в эту минуту архонт Патриархеас своих товарищей.

Они сидели на полу, опершись затылками о стену, и ждали дальнейшего, глядя на дверь.

— Я тебе скажу, архонт, — ответил старик Ладас, которому хотелось вновь наладить отношения и снова примазаться к сильным, — Манольос, прости его господи, висит теперь в петле. Справедливо, несправедливо — какое нам дело? Главное, мы спасены. Вот сейчас появится сеиз и скажет нам: «Вон, гяуры, убирайтесь домой!» Даст каждому из нас пинка, и мы снова выйдем на белый свет, вернемся к своим трудам. И все, что мы тут говорили, дорогой архонт и милый отец Григорис, да растает, как соль в воде!

«Я выколю тебе глаза, паршивый старик!» — подумал поп Григорис, но, вспомнив, что он христианин и священник, придал своему лицу слащавое выражение, смягчил голос и ответил:

— Главное, дед Ладас, спастись с божьей помощью, а все остальное забудется! Все мы люди, нам пришлось перенести тяжкие испытания, мы наговорили лишних слов, но я все уже забыл.

— А я никогда не забуду, что ты назвал меня архонтской свиньей, — жалобно заметил старик Патриархеас.

Ему запало в сердце это прозвище, потому что очень уж метко было сказано.

— Разве я говорил такое, архонт? — сказал старик Ладас с удивлением. — Беру свои слова обратно! Я, бедняга, чуть с ума не сошел от страха, не знал, что говорю. Я хотел сказать — архонт, а сказал — архонтская свинья.

Панайотарос поднял свою разбитую голову.

— Пропадите вы все пропадом, трусы! — закричал он. — Каждый из вас боится другого, и один другому противен, но как же вам в этом признаться! Вы хотите ладить между собой, паразиты, чтобы грабить бедняков! Но я, хоть и ничтожный, не боюсь вас, попы, архимандриты, архонты, старосты, учителя! Плюю на вас!

Учитель раскрыл рот, чтобы как-то разрядить обстановку, но в это время открылась дверь и показалась старуха Марфа. Было видно, как сияли ее глаза в полутьме.

— Какие новости, Марфа, ты принесла нам с того света? — крикнул архонт и приподнялся.

— Если не наполните мою ладонь золотом, — отвечала она, — не скажу ни слова…

— Ведьма ты, — захныкал старик Ладас, — тебе нас не жалко? Мы бедные люди, ты хочешь из нас кровь высосать?

— Хорошие или плохие новости ты принесла нам? — спросил поп Григорис. — Вот что ты нам прежде всего скажи.

— Ни слова не скажу тебе, дорогой отче! Разве твоя святость не протягивает сперва руку, а потом начинает «Господи помилуй»? Почему же я должна поступать иначе? Будьте добры, раскройте ваши кошельки, архонты!

Старик Патриархеас первым раскрыл свой кошелек, вынул одну золотую лиру и повернулся к попу.

— Отче мой, — сказал он, — тебя архонтским попом называют, — не скупись! Пусть расстегнет свой пояс и твоя милость, дед Ладас, что называешь меня архонтской свиньей; деньги для тебя что кровь, и не плохо было бы отнять у тебя немного крови, а то может случиться с тобой, несчастным, сердечный припадок! Учитель, дай и ты, что можешь, ведь ты беден! Давайте кончать. Старуха принесла нам хорошие новости, разве вы не видите, как сияют ее глаза?

Поп и учитель раскрыли свои кошельки, а старик Ладас вздохнул.

— А нельзя ли мне задолжать тебе, тетушка Марфа? — спросил он умоляюще. — Я тебе оставлю расписку.

— Ну и скряга! Неужели твоя жизнь не стоит одной лиры? — сказала старуха. — Наберись храбрости, раскрой кошелек, а то и впрямь как бы ни хватил тебя удар.

Потом обернулась к Панайотаросу.

— С тебя, несчастный Гипсоед, — сказала она хихикая, — ни гроша мне не надо. Вдова и так тебе ничего не оставила.

— Замолчи, паршивая старуха! — заревел Панайотарос. — Постой, вот я с твоего горба сниму мерку. Сделаю тебе седло поудобнее, чтоб не давило, ведьма!

— Не гневайся, несчастный Гипсоед, у меня есть и для тебя новость: ты исцелен! Исцелен, грешный любовник! Вдова Катерина отправилась на тот свет!

Панайотарос вытаращил глаза, хотел что-то сказать, но какой-то комок застрял у него в горле.

— Ее только что убил ага! Вонзил ей нож в сердце, и отправилась она к черту!

Панайотарос рухнул на пол и начал биться головой о стену. Он ревел, как зверь, и звал вдову. Стоя у порога, горбатая старуха дразнила несчастного:

— Кто велел ей быть красивой? Кто велел ей быть бесчестной? Кто велел ей пойти к аге? Так ей и надо! Он вонзил ей нож в сердце и сбросил с лестницы!

Но Панайотарос не слушал ее. Он кусал свои руки, раскинув их, словно обнимая плиты пола, и звал вдову.

Тем временем старик Патриархеас собрал со всех деньги и наполнил ими ладонь старухи Марфы. И тогда язык у нее развязался, и она им все подробно рассказала. Она говорила и говорила, смеялась, подпрыгивала, изображала агу, сеиза, завывала и хихикала… Поп Григорис перекрестился.

— Пошли, — сказал он, — да будет благословенно имя господне! Вошли мы сюда простыми людьми, выходим героями и мучениками за веру Христову!

— Пошли! — сказал архонт. — Дешево отделались.

— Целую лиру мне стоила вся эта возня, — закричал старик Ладас. — Вот мы выйдем отсюда, тогда я за все отомщу. В первую очередь подлецу Яннакосу. Заберу у него ослика!

Поп Григорис перешагнул порог.

— Завтра, братья, — сказал он, — мы должны справить тайный молебен. Мы вели себя как подобает мужчинам и христианам, мы вышли победителями из страшного испытания, — да будет благословенно имя господне!

— Я заставлю детей, — сказал учитель, — написать сочинение об идеях, мучениях и героизме греческого народа.

Впереди всех, с гордо поднятой головой, стоял поп Григорис и чванился, как козел, вожак стада; за ним — старик Патриархеас, грязный и голодный, потом учитель — такой же гордый, как и поп, ибо проявил героизм и не опозорил своих предков; последним стоял старик Ладас. Он придерживал свои штаны, потому что пояс оборвался и они спадали.

— Эй, Гипсоед! — крикнула горбатая старуха, стоявшая у двери с ключом в руках. — Убирайся! Овдовел ты, несчастный, ага тоже овдовел, — ступай составь ему компанию.