Никос Казандзакис - Христа распинают вновь

Тетка Мандаленья приготовилась было плакать, сняла уже косынку и распустила волосы, но Михелис рукою отстранил ее.

— Мне не нужны вопли! — сказал он.

На кладбище над открытой могилой выступил учитель. Он начал свою речь издалека, с Древней Греции, с Мильтиада, Фемистокла и греко-персидских войн, потом перешел к Александру Македонскому и к эпохе Христа, упомянул Византийскую империю, остановился на соборе Святой Софии и на императоре Василии, истребителе болгар, и, наконец, измучившись и вспотев, добрался до падения Константинополя. Тут уж он не смог сдержать слез… И весь народ зашумел, когда услышал слова учителя, кричавшего в исступлении: «С годами, со временем, Царьград снова будет нашим!» Взволнованный собственными словами, учитель остановился, отдышался, вытер пот и уже не торопясь заговорил о порабощении страны турками, вспомнил о революции 1821 года, после этого одним смелым прыжком перескочил в сегодня и увидел наконец себя у открытой могилы архонта Патриархеаса. Он устал от столь долгого путешествия, еще раз перевел дыхание, протер свои запотевшие очки, собрал остаток сил и начал панегирик усопшему.

— Незабываемый Георгиос Патриархеас, — закричал он, — был истинным правнуком древних греков, истинным внуком Византийской империи, истинным сыном героев двадцать первого года! Этот великий архонт продолжал славную миссию греческой нации — борьбу человека за свободу! В любой опасности он первый подставлял свою грудь под удары, всегда готов был пожертвовать своей жизнью. Как Александр Македонский, Георгиос Патриархеас принес сюда, в глубину Азии, неугасимый светильник разума и не дал варварам погасить сияние эллинской культуры. Смерть Георгиоса Патриархеаса была бы непоправимым национальным несчастием, если бы он не оставил нам своего достойного сына, Михелиса, который продолжит героические традиции своего славного отца.

На какое-то время поверив словам учителя, все словно впервые увидели, какого большого героя они потеряли… Послышались всхлипывания… А Яннакос и Костандис взяли под руки Михелиса, который неподвижно стоял над могилой, глядя, как опускают в землю гроб, и думая только об одном — о словах попа: «Ты его убил, ты…» Затем они молча направились к осиротевшему дому.

Но и по дороге Михелис все время вспоминал страшные слова: «Ты его убил, ты…» — и молчал.

Когда они подошли к усадьбе и закрыли за собой ворота, Михелис побежал и упал посреди двора, как раз там, где утром стоял гроб отца. Он поцеловал землю и вдруг легко вскочил на ноги, где-то в самой глубине своего сердца почувствовав невыразимую радость. Он позвал Мандаленью:

— Подай нам три чашки кофе, — приказал он, — зарежь курицу, приготовь нам поесть. Быстро!

Друзья смотрели на него с беспокойством — его глаза были полны слез, но голос звучал громко и бодро. Он обошел весь дом, как будто впервые его видел: поднимался в верхние комнаты, входил в амбары, снимал крышки с глиняной посуды, стучал по бочкам, проверяя — полны ли они, открывал ящики… А потом уселся за накрытым столом, посадил справа от себя Яннакоса, слева Костандиса, налил им вина и поднял свой стакан.

— Все то, что наговорил на кладбище учитель о моем отце, сплошная ложь, — сказал он. — Мой отец не был героем, он никогда не подставлял свою грудь опасности, он никогда не принимал смелых решений, он был лишь добрым человеком, любил спокойную, веселую жизнь. Но все то, что сказал учитель о греческой нации, было правильно, ибо каждый грек в этом мире, даже самый скромный и неграмотный, сам того не ведая, является большим человеком и несет на себе огромную ответственность. Грек, который ни разу в жизни не принял ни одного важного решения, предает свою нацию. И когда выступал учитель, я понял, что подвергался опасности, что мог пойти по дороге отца, прямой и удобной, но пригодной только для малодушных. И тогда я понял, в чем мой долг, и захотел пойти по пути, по которому уже тысячелетия идет наша нация…

— По какому пути? — спросил Яннакос, взволнованно слушавший своего друга. — По какому пути? Куда пойдешь ты, Михелис?

— На гору! Поэтому прошу вас об одном одолжении, товарищи и друзья мои. Когда стемнеет, мы поднимемся на Саракину, найдем Манольоса и отца Фотиса. Всю ночь, пока я бодрствовал у кровати умирающего отца, я думал об этом, но потом, на кладбище, принял твердое решение. Сегодня вечером, когда мы соберемся впятером, я вам сообщу о нем. Братья, я прошу вашей помощи!

— С тобой, Михелис, до гроба, — сказали два друга. Они чокнулись и погрузились в молчание.

Солнце заходило. Отец Фотис и Манольос сидели у пещеры и разговаривали. Они только что вернулись из ближайших сел, куда ходили искать работу для своих товарищей. Они оба устали, потому что шли пешком, страдая от жары и пыли. Возвращаясь, они встретили деда Христофиса и узнали, что архонт Патриархеас умер и его уже похоронили.

— Жаль, что эта фабрика перестала работать и производить навоз и незаконных детей, — сказал возчик. — Много красоток овдовело в окрестных селах, царство ему небесное!

— Когда? Как? Говори по-человечески, дед Христофис!

— Вот, говорят, вечером съел двух поросят на свадьбе своей дочери. Хотел, говорят, сожрать и фаршированную индейку, да правая рука у него отнялась. Положили его на кровать, а утром нашли уже мертвым. И на похоронах в его честь выступал учитель, перечислил его предков вплоть до четырнадцатого колена, но, черт меня побери, если я хоть слово понял! Но я тоже заплакал, потому что видел, как плакали другие. Потом я взял горсть земли и бросил на него, — сколько же земли он сожрал! Это были его последние поросята, пусть всемогущий бог успокоит его брюхо!

Так сказал старик и уже хотел идти восвояси, но задержался и добавил, громко засмеявшись:

— Я слыхал, отец Фотис, что двери рая очень узки и, говорят, никто из толстяков не может пролезть туда, но зато мы все втроем пройдем. Да здравствует беднота!

— Грубо говорит дед Христофис, — сказал потом отец Фотис, — грубо, но правильно. Очень трудно богатому спасти свою душу, потому что даже если он и хороший человек, то этого мало, ибо, прекрасно зная, что существуют голодные, он все равно не делится с ними своим добром — мужества не хватает, он избалован богатством и прикидывается дурачком… Посмотрим, как поступит Михелис, теперь-то он и покажет себя!

— Я верю в Михелиса, — сказал Манольос.

— Пусть твои слова дойдут до бога, но я столько повидал в своей жизни…

Не успел он закончить этой фразы, как трое друзей подошли к пещере. Священник и Манольос поднялись им навстречу.

— Царствие ему небесное, Михелис, — сказали они. — Пусть господь бог успокоит его душу.

Мужчины сели. Некоторое время все молчали. Наконец Михелис заговорил: