Алексей Толстой - Петр Первый

— Мин херц, грешно и думать об этом…

— Ладно, ладно…

Замолчали. Фельтен, присев, дул в угли, — грел пиво в медном котелке.

Под Нарвой было нехорошо. Две недели бомбардировали, взрывали мины, подходили апрошами, — стен так и не проломили и города не подожгли. На штурм генералы не решились. Из ста тридцати орудий разорвало и попортило половину. Вчера стали подсчитывать — пороху и бомб в погребах осталось на день такой стрельбы, а пороховые обозы все еще тащились где-то под Новгородом.

Шведская армия скорыми маршами подходила по ревельской дороге и сейчас, может быть, уже билась в пигаиокских теснинах с Шереметьевым. Русские оказывались как в клещах, — между артиллерией крепости и подступающим Карлом…

— Нашумели много… Это можем. — Петр бросил ложку. — Воевать еще не научились. Не с того конца взялись… Никуда это дело еще не годится. Чтоб здесь пушка выстрелила, ее надо в Москве зарядить… Понял?

Алексашка сказал:

— Сейчас еду, — в первой роте у костра солдаты разговаривают. Шведов ждут — весь лагерь гудит. Честят генералов — ну-ну… Один — слышу: «Прапорщику, говорит, первую пулю…»

— Генералы! (У Петра замерцали глаза.) С хоругвями по стенам ходить! Воеводы… Старые дрожжи…

Тогда Алексашка сказал осторожно, — запустил глазом:

— Петр Алексеевич… Отдай войско мне на эти три дня… Ей-ей. А?

Будто не расслышав, Петр полез в карман за кисетом. Сопя, уминал пальцами крошки табаку:

— Главнейшим начальником с завтрашнего дня имеет быть герцог фон Круи. Дурак изрядный, но дело знает по-европейски, — боевой… И наши иностранцы при нем будут бодрее…Ты соберись, слышь, до свету — поедем…

Сопел. Придвинув свечу, раскуривал, Алексашка спросил тихо:

— Петр Алексеевич, куда поедем?

— В Новгород.

Петр взглянул наконец в раскрытые чрезмерным изумлением прозрачно-синие глаза Алексашки. Вдруг густо начал багроветь (надулась жилка поперек вспотевшего лба) — и, — сдерживая гнев:

— Тому мальчишке терять нечего, а мне есть чего… Думаешь — под Нарвой начало и конец? Войне начало только… Должны одолеть… А с этим войском не одолеем… Понял ты? Начинать надо с тылу, с обозных телег… Скакать со шпагой — последнее дело… Дура, храбрее Карла хочешь быть? Опусти глаза! (Бешенство метнулось по лицу его.) Не моги смотреть на меня!

Алексашка не послушал, не опустил глаза, от жгучего стыда наливались слезы, капля поползла по натянутой щеке. Петр узкими зрачками впился в него. Оба не дышали. Петр вдруг усмехнулся. Отвалясь к стене, глубоко засунул руки в карманы.

— «Мин херц», — передразнил Алексашкиным голосом. — Сердечный друг… За меня стыдно стало? Подожди, еще чего случится, — все морду отворотят. Карла испугался… Войско бросил… В Новгород ускакал, все равно как тогда — к Троице… Ладно… Вытри личико. Поди встреть — господа генералы пожаловали…

. . . . . .

Окрики часовых. Топот подков по мерзлой земле. За окном — свет факелов. Звеня шпорами, вошел герцог и генералы — красные от ветра, встревоженные, — что случилось в такой поздний час?.. Петр кивнул им, подойдя к герцогу, обнял. Показал Меньшикову — взять свечу — и пошел за дощатую переборку в чулан.

Здесь Меньшиков поставил свечу на столик, заваленный бумагами, засыпанный табаком. Все стояли. Петр сел, взял листок, шевеля губами, строго перечел про себя присыпанные золой, исчерканные строки. Кашлянул и, — ни на кого не глядя:

«Ин готснам, во имя божье, — начал читать суровым, твердым голосом. — Понеже его царское величество ради нужнейших дел отъезжает от войска, того ради вручаем мы войско его княжеской пресветлости герцогу фон Круи по нижеследующим статьям… (Герцог, стоя у самого стола, задергал ляжкой. Петр посмотрел на его тощую ляжку в белой лосине, потом — на сухие руки, обхватившие золотую рукоять сабли.) Первая статья: его пресветлейшество имеет быть главнейшим начальником… Второе: все генералы, офицеры, даже и до солдата имеют быть под его командой, как самому его царскому величеству… Третье… (Поднял голос.) Добывать немедленно Нарву и Иван-город всячески… Четвертое… За ослушание генералов, офицеров и солдат чинить над ними расправу, яко над подданными своими даже и до смерти…»

Мимо герцога стал смотреть на генералов: Вейде согласительно кивал, князь Трубецкой вспух вспотевшим лицом, у Бутурлина седые стриженые волосы задвигались над низким лбом, Артамон Головин низко опустил голову, будто позор и беда уже легли на его плечи.

«Также его пресветлейшеству зело проведывать про шведский сикурс. Когда подлинно уведомится о пришествии короля Каролуса и если оный нарочито силен, — оного накрепко стеречь, чтобы в город Нарву не пропустить, и поиск над оным с божьей помощью искать… Но лучше обождать, буде возможно, до прибытия подмоги…» (Опустил листок и — герцогу.) Репнин и гетман с казаками и огнеприпасные обозы — в немногих днях пути… (Головину.) Садись, перебели…

В дверь из сеней постучали. Меньшиков озабоченно протискался в кухню. Кто-то вошел, — в раскрытую дверь с шумом ветра донеслись отдаленные крики множества голосов. Петр, оттолкнув кого-то, шагнул в кухню.

— Что случилось? — крикнул страшно.

Перед ним стоял юноша, — осунувшееся розовое, как у девушки, лицо, вздернутый нос, смелые глаза, над ухом русые волосы запеклись кровью…

— Павел Ягужинский, поручик, при Борисе Петровиче Шереметьеве, — быстро сказал Меньшиков.

— Ну?

У того задрожало лицо. Подняв нос к Петру, справился:

— Борис Петрович послал, государь, спросить — куда стать полкам?

Петр молчал. Генералы испуганно теснились в дверях чулана.

Меньшиков, — торопливо надевая полушубок:

— Бежали без чести от самых Пигаиок… Шапки побросали… Дворяне…

. . . . . .

Иррегулярные полки дворянского ополчения, утром семнадцатого ноября, узнав от сторожевых, что шведские разъезды за ночь прошли мимо теснин берегом моря в тыл на ревельскую дорогу, смешались и, не слушая Бориса Петровича Шереметьева, стали уходить от Пигаиок — в страхе оказаться отрезанными от главного войска. Он подскакивал к расстроенным сотням, хватал за поводья, сорвал голос, бил нагайкой по лошадям и по людям, — задние напирали, конь его вертелся в лаве отступающих. Ему только удалось собрать несколько сотен, чтобы остеречь тыл и спасти часть воинского обоза от шведов, появившихся с восходом солнца, — в железных кирасах и ребрастых касках, — на всех скалистых холмах. Шведы не преследовали. Дворянские полки уходили вскачь. Ночью они появились под палисадами нарвского лагеря. Сторожа на валу, в темноте приняв их за врата, открыли стрельбу. Всадники отчаянно кричали: «Свои, свои…» Пробудился и загудел весь лагерь.