Феридун Тонкабони - Избранные рассказы

До сих пор ничем так не злоупотребляли, как наказанием смертью. Любое наше правительство, считающее себя справедливым (а каждое правительство, естественно, считает себя таковым), бросает своих противников в тюрьмы, а самых упорных — казнит.

Через некоторое время колесо истории поворачивается, другое справедливое правительство берет бразды правления, открывает двери тюрем и освобождает заключенных. Часто вчерашние узники оказываются сегодняшними правителями. Но казненные не возвращаются к жизни. Правительство может реабилитировать их, признать невинно осужденными и вернуть им честь, доброе имя, но никакие законы не возвратят им жизни. Именно это — причина злоупотреблений, так как во имя «защиты общества» занимаются просто местью.

И последнее звено в этой трагической цепи — лишение осужденного права выбора: каким образом уйти из жизни.

Один хотел бы умереть во сне. Другой боится петли и желал бы быть расстрелянным. Ведь смерть — это смерть. Задача представителя закона — убить осужденного, ему в принципе безразлично, как умрет осужденный — так или эдак. Но и в этом осужденному отказывают.

Казнь — это простейший и самый дешевый способ избавления общества от одной из своих пораженных болезнью клеток, хотя сама болезнь не искореняется.

Казнь — это тампон, который общество засовывает в уши, чтобы не слышать укоров совести.

Кроме всего прочего, каждый осужденный имеет право в своем последнем слове воскликнуть: «Жизнь — это дар, преподнесенный мне не вами, и не вам отнимать его у меня. Одновременно мне даровано счастье не знать срока моей жизни. Вы не имеете права лишать меня и этой привилегии. Своими „гуманными“ церемониями вы доставляете мне нечеловеческие страдания. Если уж вам так необходимо убить меня, убейте по крайней мере неожиданно, чтобы я не подозревал об этом, ну хотя бы во сне. Среди всех ваших антигуманных поступков этот будет самым гуманным».

После девяти месяцев одиночества господин Техрани был близок к помешательству. Любой пустяк выводил его из себя. Он злился на все. Но так как жил он один и злость свою сорвать ему было не на ком, злился он на самого себя. Погрузившись в бессвязные, мучительные размышления, он бесцельно слонялся по дому, из одной комнаты в другую. Иногда задевал угол стола или стула, спотыкался. Тогда, раздражаясь, громко и непристойно ругался:

— Господин Техрани! Ваша светлость господин Техрани! Ты что, ослеп? Не видишь ничего перед собой? Открой же свои проклятые глаза!

Он называл себя «господин Техрани», когда злился на себя, в более-менее хорошем расположении духа именовал себя «ваша светлость господин Техрани».

Он так говорил сам с собой, что казалось, ему приходится иметь дело с назойливым человеком, от общества которого никак не удается избавиться. Иногда в состоянии рассеянности или расстройства он мог обрезать руку ножом или поранить лицо бритвой или у него из рук выпадал стакан и разбивался, тогда он громко восклицал:

— Ваша светлость господин Техрани! Опять ты начудил! Опять опростоволосился! Нет, я тебя знаю, хорошо знаю. Ты никогда не станешь порядочным человеком. Да возьмет тебя бог, чтобы я освободился от тебя!

Иногда, мучаясь от безделья, включал приемник, но, как только до него доносились слова песни, тысячу раз слышанной, он с досадой выключал его, спрашивая себя:

— Глупец, о чем ты думаешь? Думаешь, как только ты дотронешься до этой проклятой коробки, случится чудо и нечто новое выйдет из нее? Что тебе надо? Ты что, потерял разум? Ты кого пытаешься разозлить — себя или меня?

Или, когда он был в хорошем настроении, включал приемник и, услышав голос диктора: «Дорогие водители! Осторожность и соблюдение правил…», выключал его, щелкал пальцами и на какой-нибудь веселый мотивчик напевал:

— Правила, правила, правила, ой правила, ай правила!

Остановившись перед зеркалом, он впивался глазами в свое отражение и то хмурился, то смеялся, то повторял какое-нибудь двустишие, четверостишие, фразу из какой-нибудь рекламы, которую он с утра до вечера много-много раз слышал: «Хочу быть один, вдали от толпы, совсем один».

И если случайно что-то напоминало ему о работе, он раздраженно рычал:

— Несчастный! Прекрати сейчас же!

Но через минуту или через час все забывалось, и он снова рассеянно бубнил очередное двустишие: «Хорошо тебе, голубка, куда хочешь ты летишь…» Или же напевал отрывок из какого-то глупого романса, который он впервые услышал как-то по радио в такси и запомнил после неоднократного повторения: «Красотка, красотка, немного потерпи, любовные дела не любят суеты…»

Однажды случилось так, что в течение нескольких дней его терзала идиотская фраза из рекламного объявления, и он то и дело произносил ее с саркастической интонацией:

— Ха-ха… ха-ха-ха, очень даже неплоха!

Если ему попадалось какое-нибудь неприятное для него сообщение или он узнавал, что в каком-нибудь уголке мира кто-то сказал или совершил что-либо противное его натуре, это тоже вызывало взрыв иронии, и он снова напевал, подсмеиваясь над своим незримым противником:

— Ха-ха… ха-ха-ха… очень даже неплоха!

Стоя перед зеркалом, собираясь побриться, намыленный, с бритвой в руке, он вдруг замирал, уставившись в собственное отражение, и задумчиво и строго произносил:

— Ага! Приходила ли в вашу пустую голову такая дурацкая мысль, что эта бритва, скребущая, как терка, ваше лицо, облагораживает вашу жизнь? Ага! Поверьте, это не реклама, это реальность!

Чистя зубы, он повторял:

— Чистые здоровые зубы позволяют вам на несколько дней продлить эту сладкую, смехотворную, тошнотворную, грязную, адскую жизнь. Поверьте, ага, клянусь не вашей душой, а собственной смертью, клянусь своей тетушкой, я говорю правду!

Отражение подмигивало ему. Господин Техрани хмурился, говорил:

— Кончай дурачиться!

Но отражение не слушалось, продолжало строить ему гримасы и в конце концов заставляло рассмеяться. Господин Техрани искренне, от души громко смеялся несколько минут, потом вдруг его охватывал страх. Он замирал, вглядывался в свое отражение и подавленно повторял:

— Несчастный, бедняга! Горемыка убогий! Опомнись! Ты же сходишь с ума. Вернее, ты уже сошел с ума!

Отражение принимало безразличный вид и отвечало:

— К черту! Да что мне все эти умники с их здравым смыслом?

Да, после девяти месяцев одиночества господин Техрани был совсем близок к помешательству.

Даже тогда все продолжалось как обычно. Господин Техрани просыпался утром, умывался, брился, если это было необходимо, заваривал чай, выпивал чашку, садился за письменный стол и работал до обеда, или, вернее, заставлял себя работать. Иногда часов в десять ему хотелось снова выпить чая и выкурить сигарету.