Гектор Манро - Бык

Том Йоркфилд всегда смотрел на своего единокровного брата, Лоренса, с ленивой инстинктивной ненавистью, ослабевшей с годами и превратившейся в терпимость и безразличие. Не было никаких существенных реальных причин, чтобы испытывать к нему ненависть; он был всего лишь кровным родственником, с которым у Тома не было никаких общих вкусов или интересов; в то же время не было и поводов для ссоры. Лоренс покинул ферму в ранней юности и жил в течение нескольких лет на скромное наследство, оставленное ему матерью; он избрал своей профессией живопись, и как говорили, достиг в этом деле неплохих успехов, достаточно значительных, во всяком случае, чтобы поддерживать и тело, и душу. Он специализировался в анималистике и достиг успеха, когда на его картины установился устойчивый спрос в определенных кругах. Том испытывал успокоительную уверенность в собственном превосходстве, когда противопоставлял свое положение положению единокровного брата; Лоренс был дешевым маляром, только и всего, хотя люди могли добиться большей важности, именуя его художником-анималистом; Том был фермером, не очень крупным, это правда, но ферма Хелсери принадлежала семье уже несколько поколений и поэтому приобрела высокую репутацию. Том старался, распоряжаясь небольшим капиталом, поддерживать и улучшать породу в своем маленьком стаде рогатого скота, и он вывел быка, который значительно превосходил по всем параметрам тех животных, которых выставили соседи Тома. Животное не произвело бы сенсации на серьезных выставках рогатого скота, но это было энергичное, красивое и здоровое молодое животное, которым пожелал бы владеть любой практичный фермер. В «Голове Короля» в дни ярмарки Волшебника Кловера обсуждали много и громко, и Йоркфилд обыкновенно заявлял, что не расстанется с быком и за сотню фунтов; сотня фунтов — это большие деньги для маленького сельского хозяйства, и вероятно, любая сумма свыше восьмидесяти фунтов соблазнила бы счастливого владельца.

Именно поэтому с особенным удовольствием Том воспользовался удачным случаем: в одно из редких посещений фермы Лоренсом он отвел брата в сарай, где в уединении пребывал Волшебник Кловера — соломенный вдовец травоядного гарема. Том почувствовал, что старая ненависть к сводному брату отчасти вернулась; художник становился все более вялым, одевался совсем уж неподобающе и к тому же пытался взять в разговоре слегка покровительственный тон. Он не заметил прекрасного урожая картофеля, но с восторгом рассматривал заросли сорняков с желтыми цветами, которые находились в углу у ворот и сильно раздражали владельца, следившего за прополкой всех фермерских угодий. Потом, вместо того чтобы подобающим образом оценить стадо жирных черных ягнят, он просто закричал от восхищения, красноречиво описывая оттенки листвы в дубовой роще на далеком холме. Но теперь он собрался осмотреть величайшую гордость и славу Хелсери; он мог проявить сдержанность в похвалах и скупость по части поздравлений, но ему придется увидеть и подтвердить множество совершенств этого устрашающего животного. Несколько недель назад, во время деловой поездки в Таунтон, Том получил от сводного брата приглашение посетить студию в этом городе, где Лоренс показывал одну из своих картин, большой холст, представляющий быка, стоящего по колено в грязи на какой-то болотистой поверхности; он был хорош в своем роде, без сомнения, и Лоренс казался необычно доволен этим произведением. «Лучшая вещь, которую я создал», повторил он много раз, и Том великодушно согласился, что животное весьма жизнеподобно. Теперь человек красок должен был увидеть подлинную картину, живой образ силы и привлекательности, пиршество для глаз, картину, на которой поза и действие с каждой минутой менялись, а не оставались неизменными, ограниченными четырьмя стенками рамы. Том отворил крепкую, сбитую из дерева дверь и шагнул впереди гостя в усыпанное соломой стойло.

— А он спокойный? — спросил художник, когда молодой бык с вьющейся красной гривой вопросительно уставился на гостей.

— Временами он бывает игрив, — сказал Том, оставив единокровного брата в сомнениях, имели ли представления быка об играх сходство с кошками-мышками. Лоренс сделал парочку небрежных замечаний о внешности животного, задал вопросы о его возрасте и тому подобных деталях; потом он прохладно перевел разговор в другое русло.

— Помнишь картину, которую я показывал в Таунтоне? — спросил он.

— Да, — фыркнул Том, — белый бык, стоящий посреди какой-то слякоти. Не слишком увлекайся этими херфордами; здоровые скоты, но в них не так уж много жизни. Осмелюсь сказать, что их рисовать гораздо легче; взгляни, этот малыш все время движется, не так ли, Волшебник?

— Я продал ту картину, — сказал Лоренс с немалым самодовольством в голосе.

— Продал? — переспросил Том. — Рад это слышать, разумеется. Надеюсь, ты доволен тем, что за нее получил.

— Я получил за нее три сотни фунтов, — сказал Лоренс.

Том повернулся к нему с медленно возрастающей ненавистью. Три сотни фунтов! При самых благоприятных рыночных условиях, которые он мог себе вообразить, чудесный Волшебник едва ли принесет ему сотню. Но за кусок лакированного холста, раскрашенного его единокровным братом, заплатили втрое большую сумму. Это было жестокое оскорбление, которое достигло цели на все сто, потому что подчеркнуло триумф покровительственного, самодовольного Лоренса.

Молодой фермер хотел поставить своего родственника на место и сбить с него спесь, показывая жемчужину своей сокровищницы. А теперь они поменялись местами, и его драгоценное животное показалось дешевым и незначительным по сравнению с ценой, которую заплатили за простую картину.

Это была чудовищная несправедливость; живопись всегда была только ловкой подделкой кусочка жизни, в то время как Волшебник был реальностью, монархом своего маленького мира, индивидуальностью в сельской глубинке. Даже после того, как он умрет, он еще сохранит часть индивидуальности; его потомки заполонят луга, долины, склоны и пастбища, они будут в стойлах, хлевах и загонах, их чудесные рыжие гривы будут оживлять пейзаж и переполнять рынок; люди будут обращать внимание на многообещающих телок или массивных самцов и говорить: «Ага, эти — из потомства доброго старого Волшебника Кловера». Все это время картина висела бы себе, безжизненная и неизменная, покрытая пылью и лаком, оставаясь движимым имуществом, которое лишится всякого смысла, если развернуть холст к стене. Эти мысли сердито сменяли друг друга в мозгу Тома Йоркфилда, но он не мог облечь их в слова. Когда он выразил вслух свои чувства, то поставил вопрос прямо и резко.