Анатоль Франс - 6. Остров Пингвинов. Рассказы Жака Турнеброша. Семь жен Синей Бороды. Боги жаждут

— В этих проповедях есть отличные места, — оказал капуцин. — Возьмите к примеру хоть то, где говорится о пяти дамах и сводне… Вы, конечно, понимаете, что брат Оливье, живший в царствование Людовика Одиннадцатого, называет эту особу несколько иначе, ибо язык его не свободен от грубости того времени. Но наш век требует учтивых и пристойных выражений. Поэтому я и употребил слово «сводня».

— Вы хотите, — ответил мой добрый учитель, — назвать им ту любезную и обязательную женщину, которая помогает влюбленным свести знакомство? По-латыни ее именуют «lena, conciliatrix, internuntia libidinum», что означает «вестница сладострастия». Эти достойные дамы оказывают множество полезнейших услуг, но, разумеется, берут за это деньги, вследствие чего мы и не верим в чистоту их намерений. Итак, отец мой, назовем упомянутую вами особу «посредницей». Эго выражение, хотя и распространенное в обыденной речи, не лишено известного изящества.

— Охотно, господин аббат, — подхватил брат Жан Шаваре. — Замечу вам только, что эта особа упомянута не мной, а братом Оливье. Итак, одну такую посредницу, проживавшую на Турнельском мосту, посетил однажды некий кавалер, который вручил ей перстень и оказал:

«Вот перстень из чистого золота, в который вставлен бледно-красный рубин. Если вам знакомы порядочные женщины, ступайте к самой красивой из них и скажите, что она получит это кольцо, когда согласится навестить меня и подарить мне наслаждение».

Посредница знала пять женщин редкой красоты: одна была из Пикардии, другая из Пуатье, третья из Тура, четвертая из Лиона, а пятая из Парижа. Все они жили в Ситэ или поблизости от того островка, на котором оно расположено, и посреднице несколько раз случалось видеть их у обедни.

Она первым делом постучалась в дом дамы из Пикардии. Служанка отворила ей, но хозяйка не приняла посетительницу. Она была честной женщиной.

Затем посредница пошла к даме из Пуатье и принялась расхваливать ей красивого кавалера. Дама же ответила:

«Прошу вас сказать тому, кто вас послал, что он ошибся, ибо я совсем не та, за кого он меня принимает».

Эта дама из Пуатье тоже отличалась честностью, но в меньшей мере, нежели первая, ибо хотела казаться честнее, чем была.

Тогда посредница отправилась к даме из Тура и, обратившись к ней с теми же словами, показала ей кольцо.

«А перстень и вправду очень хорош», — сказала дама.

«Он будет вашим, стоит вам только пожелать».

«Нет, эта цена для меня слишком дорога. Мой муж может обо всем догадаться, и я причиню ему огорчение, которого он не заслуживает».

Эта дама из Тура в глубине души, несомненно, была распутная.

Посредница тотчас же поспешила к лионке, которая, увидев перстень, воскликнула:

«Увы, милая, мой муж так ревнив, что отрежет мне нос, лишь бы не дать мне выиграть столь приятную игру в колечко».

Как видите, эта лионка не много стоила.

Посредница побежала оттуда к парижанке. Та оказалась настоящей бесстыдницей и без зазрения совести ответила:

«В среду муж уезжает осматривать наши виноградники. Скажите тому, кто вас послал, что в этот день я приду к нему».

Вот каковы, по мнению брата Оливье, пять ступеней меж добром и злом у женщин от Пикардии до Парижа. А вы что думаете по этому поводу, господии Куаньяр?

На это мой добрый учитель ответил:

— Разобраться как в том, что движет этими слабыми созданиями, так и в том, каковы их отношения с божественным правосудием, — дело весьма нелегкое и превосходящее мое разумение. Но мне думается, что лионка, боявшаяся остаться без носа, все-таки хуже парижанки, которая вовсе ничего не боялась.

— Никак не могу с вами согласиться, — возразил брат Жан Шаваре. — Женщина, которая боится мужа, убоится и ада. Ее духовнику удастся, быть может, привести ее к раскаянию, а оно выразится в щедрых даяниях. Ведь в конце концов именно этого он и должен добиваться. Но чего капуцину ждать от женщины, которую не страшит ничто?

Во времена Людовика Одиннадцатого в Париже жила в довольстве и достатке некая горожанка по имени Виоланта, красивая собой и хорошо сложенная. У нее была такая ослепительная кожа, что посещавший ее г-н Жак Трибуйяр, доктор права и прославленный космограф, не раз говорил ей:

—Глядя на вас, сударыня, я считаю вероятным, даже вполне достоверным то, что сообщает нам Кукурбитус Пигер в одной схолии к Страбону [229], а именно, будто бы в старину город Париж и его университет назывались именем Лютеции [230], или Левцеции, или еще каким-нибудь производным от греческого слова Leuke, то есть «белая», ибо дамы, живущие там, славились своей белоснежной грудью, — правда, все же не столь нежной, сверкающей и белой, как ваша.

На что Виоланта отвечала:

—С меня довольно и того, чтобы грудь моя не была безобразной, как у некоторых известных мне особ. И я ее показываю только для того, чтобы не отставать от моды. Поступать наперекор тому, что принято, было бы дерзостью.

Госпожа Виоланта во цвете юности вышла замуж за стряпчего — человека весьма желчного и ретивого до поборов и взысканий со своих злосчастных жертв, к тому же тщедушного и хилого, словом, по всей видимости, способного скорее приносить беду в чужой дом, нежели радость в свой собственный. Своей половине он предпочитал мешки, набитые судебными делами и, не в пример ей, весьма нескладные. Они были грузные, разбухшие, бесформенные, и стряпчий возился с ними ночи напролет. Г-жа Виоланта была слишком разумна, чтобы любить столь мало приятного мужа. Однако г-н Жак Трибуйяр утверждал, что она, подобно римлянке Лукреции, совершенно добродетельна, стойка, тверда и непоколебима в своей супружеской верности. Главным его доводом было то, что даже он не мог совратить ее со стези долга. Люди здравомыслящие пребывали на этот счет в благоразумном сомнении, полагая, что все тайное станет явным только в день Страшного суда. Они замечали, что эта дама чересчур неравнодушна к драгоценностям и кружевам и на всех сборищах и в церквах появляется в бархатных или шелковых платьях с золотым шитьем и меховой оторочкой; но они были слишком добропорядочны, чтобы решительно утверждать, будто, внушая греховные мысли христианам, которым она казалась столь привлекательной и нарядной, она сама согрешила с кем-нибудь из них. Словом, они готовы были разыграть репутацию г-жи Виоланты как монету — в орла и решку, что служит к вящей славе этой дамы. Надо сказать, что ее духовник брат Жан Тюрлюр неустанно укорял ее.

— Не думаете ли вы, сударыня, — говорил он ей, — что блаженная Екатерина была бы причислена к лику святых, если бы вела такую жизнь, какую ведете вы, обнажая грудь и выписывая из Генуи кружевные рукавчики?

Правда, это был суровый проповедник, неумолимый к человеческим слабостям, не умевший прощать и считавший, что ему все удалось, если удалось внушить страх. Он грозил ей преисподнею за то, что она умывала лицо молоком ослицы. Словом, никто досконально не знал, украсила ли она вполне заслуженными рогами лысину своего старого мужа, или нет, и мес-сир Филипп де Коэткис игриво говаривал этой добродетельной женщине: