Анатоль Франс - 1. Стихотворения. Коринфская свадьба. Иокаста. Тощий кот. Преступление Сильвестра Бонара. Книга моего друга.

Грульт, сурово приказав жене уложить его вещи в чемодан, отправился в Авранш, где, как он говорил, у него были дела. И действительно, ему недавно достался по наследству клочок земли в окрестностях Авранша. Он остановился в предместье, на постоялом дворе под вывеской «Красный конь». Люди видели, как он в обществе фермеров и скотоводов осушал графинчики с водкой, которую по местному обычаю пили кофейными чашками. Он был веселее, общительнее, чем обычно, охотно разговаривал, принимал угощение и сам потчевал всю компанию.

В среду он сел в поезд, доставивший его к концу дня в Гранвиль; стояла прескверная погода. Как говорят моряки, налетел шквалистый ветер. Лил дождь; ветер яростно стегал по фонарям и завывал в аллеях. Грульт отправился в старый город и пошел вверх по узкой извилистой уличке, пропахшей рыбой. Шагая, он раскачивался всем телом, а левая его нога, чтобы угнаться за правой, загребала, будто коса в хлебах. Он быстро шел в темноте, прямо по лужам, поднимая целые столбы брызг, ворчал и бранился. Не раздумывая, вошел он в захудалую бакалейную лавочку, где за мелкими зеленоватыми стеклами витрины красовались две банки с леденцами, а под деревянной лестницей виднелась кровать с красным пологом из бумажной материи. Утрамбованный земляной пол местами совсем отсырел, и на нем видны были отпечатки подошв, подбитых гвоздями. Грульт никого там не застал и, не дожидаясь хозяина, прошел через лавчонку, служившую единственным входом в дом.

Он поднялся по лестнице на третий этаж и постучался в дверь, там, где кончались перила. Дверь приоткрылась, и невысокий старик, со свечой, освещавшей его лицо снизу, оглядел посетителя и впустил его в комнату, забитую кипами старых бумаг, растрепанных конторских книг с загнутыми уголками, пухлых, разорвавшихся папок, из которых торчали документы со старыми гербовыми марками, — все это было навалено, нагромождено кучей. За ворохом бумаг и грамот, видимо, сновали мыши, потому что сквозь отдаленный и неумолчный шум ветра в трубах и стук дождя по черепичной кровле в комнате слышался хруст и шорох.

В темном углу стоял во всем убожестве своей наготы узенький облезлый диван с драной обивкой, висевшей клочьями. Пыль окрасила все предметы в один тон. Казалось, и лицо старика покрыто серым налетом. У него не было ни одного зуба, он все время шевелил языком и жевал дряблыми своими губами. Зато его бледно-зеленые глазки так и бегали, наводя на мысль о тех мышах, что грызли стену.

— Вам, значит, хотелось со мной поговорить, — сказал, усаживаясь, Грульт. — Вот он — я. Что новенького?

Старик тихонько провел языком по деснам и заговорил гнусавым и тягучим голосом:

— Рад вас видеть, любезный господин Грульт. Новенькое, если угодно, и есть, а если угодно, и нет: это уж как столкуемся.

Разговаривая, он не спеша поглаживал седую бороду, будто отсчитывал на волосках свои слова.

Грульт перебил его, нетерпеливо заворчав.

— Эх, боже ты мой, — сказал старик, — и прыткий же вы! Я готов, и это так же верно, как то, что меня зовут Танкредом Релином, а вас — Дезире Грультом, сообщить вам решительно все, что вам может пригодиться. Папашу Релина знают на всем побережье от Карольской косы до Бреальских рыболовных промыслов. Ко мне обращается всякий люд — и мелкота и важные особы. Я обделываю дела всех этих господ. Не далее, как вчера, я добился, чтобы господину де Танкарвилю уплатили по векселю. Ах, любезный господин Грульт, деньги-то были почти пропащие! Господин де Танкарвиль сказал мне, — вот собственные его слова: «А я-то, Релин, собирался векселем трубку разжечь». А на той неделе баронесса Дюбок-Марьенвиль…

Грульт прервал его, ударив кулаком по столу. Релин молча пожевал губами, потом опять заговорил тягучим и гнусавым голосом:

— Займемся, если угодно, вашим дельцем. Я всегда готов вам услужить, и мы наверняка столкуемся. Я вручил вам акт о рождении некоего Сэмюэла Эварта и бумаги, необходимые для установления личности этой особы. Передал я вам документы, любезнейший, из рук в руки, не вникая, какой вам от них будет прок. Все это я сделал из одного только желания угодить вам.

— Дальше, — буркнул Грульт, хмуря брови.

— Погодите малость, — сказал старик нормандец по-простонародному, — погодите.

Он облизнул губы и продолжал:

— Я и не думал доискиваться, какая вам выгода от того, что вы раздобыли бумаги Сэмюэла Эварта; я, любезнейший, человек скромный. Ремеслишко у меня такое, что скромность для него — первейшая добродетель. Но предположите-ка, что Сэмюэл Эварт умер.

— Черт возьми, раз умер, значит уж не вернется, — воскликнул Грульт и расхохотался.

— Погодите, — сказал старик (он разглядывал аккуратный ряд булавок на обшлаге своего сюртука), — погодите. Предположим, что некто владеет заверенной выпиской из акта о смерти — о смерти Сэмюэла Эварта, который умер на Джерсее [63], не оставив потомства, и что владелец этого документа может предъявить его в надлежащее время.

Грульт растопырил свои огромные руки. Он пришел в ярость от предательства старого сообщника, который, очевидно, собирался обесценить документы, уже доставленные ему за большие деньги.

— Без хитростей! — грубо крикнул он, — валяйте напрямик!

Старик испуганно заморгал, но продолжал спокойным тоном:

— Сказал я об этом лишь затем, чтобы вам услужить. Да, видно, слова мои вам не по душе. Значит, и толковать больше нечего, — распрощаемся приятелями.

Он поднялся и взял с ветхой конторки орехового дерева кувшин с отбитым горлышком, в котором стоял букет незабудок.

— Смотрите-ка, — сказал старик, ставя кувшин на стол, — они у меня всю весну не переводятся. Всякий раз, как прохожу по Картре — там, по бережку, — я собираю незабудки в канаве, что окружает имение господина де Легля. Соберу букетик и несу его в носовом платке…

Он осторожно провел рукой по голубым цветочкам, стряхивая увядшие лепестки.

— Главное — вырвать стебельки с корнем, — продолжал он, — тогда растение будет жить в воде привольно, будто в земле. Эх, боже ты мой! Нет у меня ни жены, ни ребенка, ни пса, ни кошки, а ведь надо к чему-нибудь привязаться: вот я и люблю цветы.

Грульт его не слушал; он кусал губы и грыз ногти. Вдруг он подскочил на стуле и крикнул:

— Акт о смерти Сэмюэла Эварта у вас. Давайте его сюда, он мне нужен, я требую!

Релин исподтишка взглянул на конторку орехового дерева. И, осторожно подняв кувшин с незабудками, поставил его на место. Потом сел и облизнул губы.

— Погодите, — сказал он, — погодите малость. Акт и у меня и не у меня. Может статься, я и достану его, а может статься, не получу. Давайте-ка рассуждать так, будто у меня есть возможность его получить. Поздненько я узнал, что господин Хэвиленд, — в услужении у которого вы состоите уже немало лет, так ведь? — разыскивает этого самого Сэмюэла Эварта. Разумеется, я подумал и ему тоже оказать услугу, любезнейший. Он порадуется известию о бедняге Сэмюэле, который безвременно скончался на острове Джерсее.