Анатоль Франс - На белом камне

— Я знаю это, — сказал Галлион. — Многие из этих изгнанников переселились в Кенхрею, и в их числе один еврей и одна еврейка из Понта, которые живут в ней до сих пор, занимаясь каким-то скромным ремеслом. Кажется мне, что они ткут грубые киликийские ткани. Я не узнал ничего замечательного о сторонниках Хрестуса. Что касается самого Хрестуса, то я не знаю, что с ним случилось и жив ли он еще.

— Я, как и ты, не знаю этого, — возразил Луций Кассий, — и никто не узнает об этом никогда. Эти пошлые твари не достигают даже до преступной знаменитости. К тому же столько рабов носят имя Хрестуса, что было бы не легко выделить его из этого множества.

— Но мало того, что евреи поднимают волнение в своих лачугах, где, благодаря своей численности и ничтожеству, они недоступны надзору. Они рассыпаются по Риму, вкрадываются в семьи и повсюду сеют смуту. Они идут галдеть на Форуме по указке подстрекателей, которые им платят, и эти презренные чужестранцы возбуждают в гражданах взаимную ненависть. Мы слишком долго терпели их присутствие в народных собраниях, и не с сегодняшнего дня повелось, что ораторы наши избегают говорить против настроений этих презренных, из боязни оскорблений с их стороны. Упорствуя в подчинении своему варварскому закону, они хотят подчинить ему других и находят своих последователей, среди азиатов и даже среди греков. И вещь невероятная, но все-таки несомненная, они навязывают свои обычаи даже самим латинянам. В городе существуют целые кварталы, где все лавки закрыты в день их шабаша. О, позор Рима! И пока они развращают ничтожных людей, среди которых они живут, цари их допущены в дворец Цезаря, где, нагло выполняя свои суеверия, они дают всем гражданам пример отвратительный и знаменательный. Так со всех сторон евреи пропитывают Италию восточным ядом.

Анней Мела, который путешествовал по всему римскому миру, дал своим друзьям почувствовать размеры зла, на которое они жаловались.

— Иудеи развращают всю землю, — сказал он, — нет того греческого города, и почти нет города варварского, где бы не прекращали работу на седьмой день, где не зажигали бы светильников, где не справляли бы постов по их примеру, где не воздерживались бы, как они, от употребления в пищу мяса некоторых животных.

— Я встретил в Александрии старика иудея, человека, не лишенного образования, который был даже начитан в греческой литературе. Он радовался успеху, который его религия имеет в империи. «По мере того, как иностранцы узнают наши законы, — сказал он мне, — они находят их привлекательными и охотно им подчиняются, как римляне, так и греки, и те, которые живут на материке и те, кто живет на островах, народы западные и восточные, Европа и Азия». Может быть, старик этот говорил с некоторым преувеличением. Однако многие греки склоняются к еврейской вере.

Аполлодор горячо отрицал, что дело обстоит так.

— Иудействующих греков, — сказал он, — вы не найдете нигде, кроме подонков общества, да среди тех варваров, которые шляются, как разбойники и бродяги, по Греции. Возможно, во всяком случае, что сектанты, последователи Заики, и соблазнили нескольких невежественных греков, заставив их поверить, что в еврейских книгах можно найти идеи Платона о божественном провидении. Такова, действительно, ложь, которую они силятся распространять.

— Несомненно то, — ответил Галлион, — что евреи признают единого бога, невидимого, всемогущего создателя мира. Но отсюда далеко до того, чтобы они ему поклонялись благоразумно. Они провозглашают, что бог их — враг всех, кто не еврей, и не может выносить в своем храме ни подобий других богов, ни статуй Цезаря, ни собственного своего изображения. Они считают нечестивцами тех, кто из бренной материи делает бога по человеческому подобию. То, что их бог не может быть изображен ни в мраморе, ни в бронзе, они обосновывают разными доводами; признаюсь, некоторые из них правильны и согласуются с нашим представлением о божественном провидении. Но что нам думать, Аполлодор, о боге, настолько враждебном республике, что он не допускает в свое святилище статуй государя? Что думать о боге, который оскорбляется почестями, возданными другим богам? И что думать о народе, который приписывает своим богам подобные чувства? Иудеи смотрят на богов латинских, греческих и варварских, как на богов враждебных, и они доводят свое суеверие до того, что верят, будто обладают полным и цельным богопознанием, к которому не должно ничего прибавлять и от которого нельзя ничего отнять.

— Вы знаете, дорогие друзья, что недостаточно только терпеть другие религии, нужно их все уважать, верить, что все они святы, что они равны между собой, благодаря чистосердечию исповедающих их, и что они, подобно стрелам, пущенным из разных точек к единой цели, сходятся на лоне божества.

— Только та религия, которая не терпит других, не может быть терпима. Если ей предоставить расти, она пожрет все остальные. Да что я говорю! Такая дикая религия — не религия, а скорее ее противоположность. Это не цепь, которая соединяет благочестивых людей, но острее, разрывающее эти священные узы. Это нечестие, и величайшее из всех нечестий. Ибо можно ли более жестоко оскорблять божество, чем почитать его в одной особой форме и в то же время ненавидеть его во всех других формах, в каких облекается оно для человеческого взора?

— Как, принося жертву Юпитеру, голова которого увенчана шлемом, я стану запрещать иностранцу приносить жертву Юпитеру, кудри которого, подобные цветам гиацинта, свободно ниспадают на плечи? И при таком нечестии буду еще считать себя поклонником Юпитера! Нет! Нет! Человек религиозный, связанный с бессмертными богами, равно связан со всеми людьми благодаря религии, которая объединяет землю и небо. Гнусно заблуждение евреев, почитающих себя благочестивыми, признавая только своего бога.

— Они делают себе обрезание в честь его, — сказал Анней Мела. — Чтобы скрыть свое уродство, когда идут в публичные бани, им приходится закрывать чехлом то, что, по здравому смыслу, не нужно ни торжественно выставлять, ни прятать, как позор. Ибо одинаково смешон человек и гордящийся, и стыдящийся того, что обычно всем людям. И мы не без основания боимся, дорогие друзья, развития еврейских обычаев в империи. Нечего бояться, во всяком случае, что римляне и греки примут обрезание. Невероятно, чтоб этот обычай проник даже к варварам, хотя для них это было бы менее неприятно, — так как они по большей части настолько нелепы, что вменяют в бесчестие человеку, если он появится голым среди себе подобных.

— Я вспомнил! — воскликнул Лоллий. — Когда наша нежная Камидия, цвет Эсквилинских матрон, посылает своих красавцев-рабов в бани, она заставляет их надевать кальсоны, ревнуя всех даже к виду того, что ей в них всего дороже. Клянусь Поллуксом, она будет причиной того, что их станут принимать за евреев, — подозрение, оскорбительное даже для раба.