Яков Голосовкер - Сожженный роман

Было еще одно загадочное явление или некий факт внутри здания, который издавна интриговал его обитателей и хотя получил объяснения на достаточном основании, — о чем ниже, — но все-таки будоражил умы психейно-больных и поневоле навязывался на сближение с наличием фрески и с происшедшим в Юродоме событием, т. е. с бегством обитателя алтарной палаты. Здесь имеются в виду хоры с балконом, высоко нависающим над одним из притворов церковки. Тот притвор был теперь перегорожен и превращен в театральную сцену. Эти хоры находились как раз вблизи палаты-кельи сбежавшего жильца. Хода на хоры не имелось ни снизу, ни сверху, и даже во времена, когда еще в церковке служили, — а это было совсем недавно, — хоры все же неизменно пустовали и вызывали удивление у молящихся и любопытных. Никогда не доносилось оттуда пение певчих, и не появлялась над барьером балкона неведомая особа, имеющая на хоры особый доступ.

Пояснение всему этому делу, т. е. наличию хор, давал безногий сторож звонарь-на-культяпках, но пояснение такое, что оно скорее походило на затемнение, чем на разъяснение. Лестница на хоры, — по словам безногого, — существует, но как он слыхал еще от отца и деда, а последний от своих предков, она при перестройках была некогда замурована в очень широкообъемном, четырехугольном столпе, еще и ныне поддерживающем церковные своды. Внутри столпа было пусто и в этой его пустоте, как в полости, и дремала века лесенка на хоры боярской церковки. В доказательство истины звонарь стучал палкой в массивную стенку столпа:

— Гул ходит. Пусто там. Все равно как в трубе слышно.

Оспаривать такой факт никто не решался, тем более что возможность нахождения в этом месте лестницы на хоры не была исключена с точки зрения зодческой. Но смущало неожиданное добавление безногого, утверждавшего, что «Он», т. е. исчезнувший жилец, там на хорах бывал и что видел его безногий на этих хорах даже после его исчезновения. Никаких дальнейших объяснений звонарь-на-культяпках не давал, да их и неоткуда было брать. Он только добавлял в качестве аргумента:

— Спросите Друга, он знает.

На что Друг снисходительно вилял хвостом, что случалось с ним не часто.

Знаменитый психиатр имел по этому поводу со звонарем особый разговор с глазу на глаз, что также бывало не часто, однако результаты этого разговора не были преданы гласности, если не считать презрительного замечания знаменитого психиатра:

— Бред!

— Однако бредовое состояние было обычным не только для всех психейно-больных, высоко ценящих вдохновение, но и для всего персонала Юродома, высоко ценящего диагнозы.

Я забыл упомянуть, что найденная Рукопись была прочитана почти всеми жильцами и персоналом Юродома и вдобавок была тщательно изучена особой, тут же образованной, редакторской комиссией из компетентнейших и даже в свое время весьма прославленных знатоков мысли и пера, ныне числившихся психейно-больными. Ни одна деталь, ни один намек таинственного сочинения не ускользнули от их внимания, в том числе и использованная автором старинная легенда о существовании подземного хода, ведущего из одной из башен Кремля под дном реки путанными переходами куда-то за город в овраги, где некогда в речном затоне были скрыты всегда готовые для бегства или для тайного поручения суденышки. Связь между фреской, между одиноко повисшими на высоте хорами и подземным ходом была в Рукописи выражена неясно, быть может даже нарочито неясно, но тем не менее она существовала, хотя с действительностью никак совпадать не могла и, по мнению знатоков, была введена исключительно с целью заинтриговать читателя. Ибо какая связь, в самом деле, могла существовать между кремлевским подземным ходом под дном реки и стоящей в стороне старинной церковкой — с ее фреской, хорами и лестницей, скрытой в столпе, — да еще в нынешнем XX-м веке после Октябрьской революции? — Существовать могла только романтическая связь — для завлекательности романа, в то время как в данном случае от автора требовалась бы строго научная документальная историческая проверка такой связи на археологической почве. Ведь исторический роман по своей сути является той же научной, только образно выраженной диссертацией, а не никчемной фантастикой, да еще психейно-больного. Признаться, я подозреваю, что в этой точке зрения Редакторской комиссии юродомовцев был скрыт некоторый сарказм, и, так сказать, уступка науке и революции. Впрочем, такого рода подозрение, конечно, несущественно.

Найденная Рукопись была помещена Редакционной комиссией внизу, в библиотечной комнате, на особом столике, где она постоянно и лежала. Читать Рукопись можно было только за этим столиком, перед которым справа и слева были поставлены визави два удобных кресла. Уносить Рукопись к себе в комнату воспрещалось, и это решение было принято безмолвным вставанием на особом заседании всех жильцов Юродома. И до сих никто ни разу запрета не нарушил.

В эти, самые тревожные для чувств и ума дни, и разразилось событие, столь неожиданное и столь потрясающее для всего Юродома, а пожалуй, и для всего мира, — если таковым считать мир читателей, — что это событие, действительно, можно сравнить разве только с землетрясением —

На место, освободившееся от одного психейно-больного, удостоенного почетного переселения в урну, в его палату-одиночку въехал новый психейно-больной жилец, еще не старый, художник-маринист, последователь замечательного художника Чурлёниса, необычайно сильно изобразившего расщепленный, в виде зигзага молнии летящий по воздуху обломок деревянного креста, вырванного вихрем из могилы. Новоприбывший считался тем не менее русским самородком. Был он человеком новой эпохи, но старой эры. Такое сочетание в годы НЭПа возникало нередко. Может быть поэтому он и оказался психейно-больным. Во всяком случае, новоприбывший представлял собою явление. Явление было крайне костляво, геометрически прямоугольно в плечах и походке, с несгибающимися длинными ногами, и щеками до того впалыми, что их вообще как бы не существовало: только скулы торчали на необычайно узком лице с губами более чем тонкими. От углов рта — сплошь складки и при этом сплошь по вертикали, и по ним коричневатые пятна на серо-зеленом фоне: больная кожа, мертвая, словно с того света.

Удивлял в художнике его очень высокий, интеллектуальный, тоже геометрически прямоугольный, словно кем-то приставленный лоб с продольными, резко врезанными морщинами и множество мелких морщинок, тоже продольных, между ними. Прямые склеенные поседевшие волосы словно прилипали пробором к черепу со срезанным затылком и тоненькой шеей при торчащем зобе. Из-под лба по-скифски, щелками — колючие зеленые и глубокосидящие гляделки, очень зоркие, со злой точкой посредине. Когда он всматривался в человека, всегда будто со стороны, тайком, и к нему обращались неожиданно с вопросом, губы художника растягивались в нехорошую черту, а пергамент его щек образовывал от губ и носа до подбородка гармошку или некое «гофре». И улыбался он при этом как-то весьма двойственно — пренебрежительно и вместе с тем подобострастно: двойной человек — из скважины.