Чарльз Диккенс - Оливер Твист

— Что за безразсудство, голубчикъ мой, — сказалъ гробовщикъ, насмотрѣвшійся вдоволь на горе во всѣхъ его видахъ и у разныхъ классовъ. — Какое безразсудство!

— Говорю вамъ, — сказалъ мужчина, сжимая кулаки и съ бѣшенствомъ топнувъ по полу, — говорю вамъ, что я не позволю закопать ее въ землю! Она не будетъ отдыхать тамъ. Черви будутъ грызть ее… но не будутъ ѣсть ее… она вся высохла.

Гробовщикъ не отвѣчалъ ничего на этотъ безумный бредъ. Онъ вынулъ изъ кармана тесьму и опустился на колѣни подлѣ тѣла.

— Ахъ! — сказалъ мужчина, заливаясь слезами и падая на колѣни у ногъ своей жены, — становитесь на колѣни, становитесь на колѣни!.. На колѣни кругомъ нея, всѣ вы, и слушайте мои слова! Говорю вамъ, она умерла отъ голода. Я не думалъ, что ей такъ худо, пока у нея не началась лихорадка… когда кости стали у нея видны подъ кожей. У насъ не было ни дровъ, ни свѣчей; она умерла въ темнотѣ… въ темнотѣ. Она не могла даже видѣть лица своихъ дѣтей, хотя мы слышали, какъ она звала ихъ по имени. Для нея просилъ я милостыни на улицѣ, а они заперли меня въ тюрьму. Когда я вернулся, она умирала и вся кровь въ моемъ тѣлѣ остановилась, потому что она умерла отъ голода. Клянусь всевидящимъ Богомъ, они уморили ее голодомъ!

Онъ запустилъ руки себѣ въ волоса, громко вскрикнулъ и покатился на полъ; глаза его сдѣлались неподвижны, на губахъ показалась пѣна. Испуганныя дѣти горько заплакали. Старуха, которая все время сидѣла неподвижно на стулѣ и какъ будто ничего не видѣла и не слышала, что дѣлалось кругомъ нея, погрозила имъ пальцемъ, затѣмъ развязала галстукъ мужчинѣ, продолжавшему неподвижно лежать на полу, и подошла къ гробовщику.

— Это моя дочка, — сказала старуха, головой указывая на тѣло. — Боже мой, Боже! Какъ странно! Я, которая родила ее и выростила, я жива и здорова, а она лежитъ здѣсь… холодная и окоченѣлая! Боже мой, Боже! Подумать только! Точно комедія какая… право комедія!

И несчастная женщина что то бормотала и какъ то странно, неестественно хихикала. Гробовщикъ всталъ и направился къ дверямъ.

— Стойте! Стойте! — сказала старуха громкимъ шопотомъ. — Когда ее похоронятъ, завтра утромъ, на слѣдующій день, или сегодня вечеромъ? Я убрала ее тѣло и должна проводить ее. Пришлите мнѣ широкій плащъ… только очень теплый, потому холодъ страшный. Не дурно было бы съѣсть кэксовъ и выпить вина прежде, чѣмъ идти. Ну, да что-же дѣлать! Пришлите хоть сколько нибудь хлѣба… только одинъ хлѣбецъ и чашку воды. Будетъ у насъ хлѣбъ, голубчикъ? — сказала она, хватая за сюртукъ гробовщика, который снова направился къ дверямъ.

— Да, да, — отвѣчалъ гробовщикъ, — разумѣется. Все, что вамъ угодно.

Онъ выдернулъ полу сюртука изъ рукъ старухи и, схвативъ Оливера за руку, бросился вонъ изъ комнаты.

На слѣдующій день (семьѣ еще раньше доставили хлѣбъ и кусокъ сыру, который принесъ самъ мистеръ Бембль) Оливеръ вмѣстѣ съ хозяиномъ отправился въ убогое жилище, куда еще раньше прибылъ мистеръ Бембль въ сопровожденіи четырехъ человѣкъ изъ дома призрѣнія, которые должны были исполнять обязанности носильщиковъ. Лохмотья старухи и мужчины были уже прикрыты черными плащами; когда крышку гроба привинтили, носильщики взяли его себѣ на плечи и вынесли на улицу.

— Ну, теперь не жалѣйте ногъ, бабушка! — шепнулъ Соуэрберри старухѣ на ухо. — Мы можемъ опоздать, а мы не имѣемъ права заставлять ждать священника. Впередъ ребята… и, какъ можно, скорѣе!

Выслушавъ это распоряженіе, носильщики быстро зашагали со своей легкой ношей; провожатые покойницы старались изо всѣхъ силъ держаться вблизи нихъ. Мистеръ Бембль и Соуэрберри шли на довольно значительномъ разстояніи впереди; Оливеръ, ноги котораго были далеко не такъ длинны, какъ у его хозяина, бѣжалъ сбоку.

На самомъ же дѣлѣ оказалось, что не было совсѣмъ такой необходимости спѣшить, какъ увѣрялъ Соуэрберри. Когда процессія прибыла къ темному, поросшему крапивой углу кладбища, гдѣ хоронили бѣдняковъ, священника еще не было и причетникъ сидѣвшій у огня въ ризницѣ, сказалъ, что врядъ ли пройдетъ меньше часу до его прихода. Носильщики поставили гробъ подлѣ могилы; провожатые остановились тутъ же, не смотря на туманъ и моросящій дождь, и терпѣливо ждали. Нѣсколько мальчишекъ въ лохмотьяхъ, которые явились на кладбище изъ любопытства, затѣяли шумную игру, то прячась между могилами, то перепрыгивая взадъ и впередъ черезъ гробъ. Мистеръ Соуэрберри и Бембль, давнишніе пріятели причетника сидѣли съ нимъ у огня и читали газету.

По прошествіи болѣе чѣмъ часа мистеръ Бембль, Соуэрберри и причетникъ спѣшно шли къ могилѣ, а вскорѣ послѣ этого появился и священникъ, на ходу еще надѣвавшій свой стихарь. Мистеръ Бембль, чтобы хоть сколько нибудь сохранить приличіе, шлепнулъ одного или двухъ мальчишекъ; священникъ на скорую руку прочиталъ молитву, что заняло не болѣе четырехъ минутъ, затѣмъ передалъ свой стихарь причетнику и ушелъ.

— Ну, Билль! — сказалъ Соуэрберри могильщику. — Зарывай! Работа эта была не трудная, потому что могила была до того наполнена, что самый верхній гробъ находился всего на разстояніи нѣсколькихъ футовъ отъ поверхности земли. Могильщикъ лопатой сгребъ всю землю въ могилу, притопталъ ее ногами, перекинулъ лопату черезъ плечо и ушелъ, преслѣдуемый мальчишками, которые выражали ему свое неудовольствіе за то, что все такъ скоро кончилось.

— Идемъ, любезный! — сказалъ Бембль мужу покойницы, хлопнувъ его по спинѣ. — Сейчасъ запрутъ ворота.

Мужчина, который ни разу не двинулся еще съ мѣста, занятамъ имъ подлѣ могилы, поднялъ голову, съ удивленіемъ взглянулъ на говорившаго съ нимъ, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и упалъ въ обморокъ. Старуха была такъ занята отсутствіемъ своего плаща, (который снятъ былъ съ нея гробовщикомъ) что рѣшительно никакого вниманія не обратила на это. Несчастнаго облили холодной водой и онъ пришелъ въ себя. Когда онъ вышелъ на улицу, за нимъ заперли ворота кладбища, и всѣ разошлись въ разныя стороны.

— Ну, Оливеръ, — сказалъ Соуэрберри на обратномъ пути домой, — какъ это понравилось тебѣ?

— Очень хорошо, благодарю васъ, сэръ! — отвѣчалъ Оливеръ очень нерѣшительно. — Не очень, сэръ!

— Привыкнешь со временемъ, Оливеръ! — сказалъ Соуэрберри. — Будешь покойнѣе, когда привыкнешь, мой мальчикъ!

Оливеръ мысленно спрашивалъ себя, сколько времени приблизительно потребовалось на то, чтобы мистеръ Соуэрберри привыкъ. Но онъ рѣшилъ, что лучше будетъ не спрашивать объ этомъ и шелъ молча домой, думая о всемъ, что онъ видѣлъ и слышалъ.

Мѣсяцъ испытанія прошелъ, и Оливеръ былъ формально принятъ въ ученики. Это былъ сезонъ, обильный заболѣваніями или, говоря коммерческимъ языкомъ, обильный спросомъ на гроба, такъ что въ теченіе нѣсколькихъ недѣль Оливеръ пріобрѣлъ много опытноcти. Успѣхъ коммерческихъ спекуляцій мистера Соуэрберри превзошелъ всѣ его ожиданія. Старѣйшіе обитатели города не помнили времени, когда такъ свирѣпствовала корь, вліявшая роковымъ образомъ на существованіе дѣтей; много было, поэтому, похоронныхъ процессій, во главѣ которыхъ шелъ маленькій Оливеръ въ шляпѣ въ длиннымъ крепомъ, доходившимъ ему до колѣнъ, вызывая тѣмъ неописанное удовольствіе и волненіе всѣхъ матерей города. Такимъ образомъ Оливеръ, сопровождавшій своего хозяина во всѣхъ процессіяхъ умершихъ дѣтей съ цѣлью пріучиться къ хладнокровію и умѣнью владѣть своими нервами, что необходимо истинному гробовщику, имѣлъ возможность наблюдать замѣчательную покорность судьбѣ и мужество, съ которымъ многіе переносили выпавшее на ихъ долю испытаніе.