Мэри Вестмакотт - Хлеб великанов

— Я не говорю, что вам не следовало этого делать. Видя, что у вас есть требуемая вещь, вы должны были шепотом меня спросить: «Сестра, это то, что ему нужно?» Я бы их взяла и подала доктору. Никто бы не стал возражать.

От слова «доктор» Нелл уставала. Сестра сопровождала им каждую фразу. «Да, доктор… Не думаю, доктор… Простите, доктор? Я не уловила… Няня, подержите полотенце для доктора».

И ты стоишь, как вешалка, и держишь полотенце. А доктор, вытерев свои священные руки, швыряет полотенце на пол, ты его смиренно поднимаешь. Поливаешь доктору на руки, подаешь мыло доктору и наконец слышишь команду:

— Няня, откройте дверь доктору!

— Боюсь, нам теперь от этого не избавиться, — свирепо сказала Филис Дикон. — Я никогда больше не буду относиться к врачам по-прежнему. Я теперь всю жизнь буду прислуживать самому последнему докторишке: он придет к нам на обед, а я брошусь ему дверь открывать. Так и будет, я знаю.

В госпитале царил дух франкмасонства: сословные различия были забыты. Дочь дьякона, дочь мясника, миссис Манфред, жена обойщика, Филис Дикон, дочь баронета, — все называли друг друга по фамилиям и сообща интересовались, что будет на ужин и хватит ли на всех. Случалось и жульничество. Хохотушка Глэдис Потс была поймана на том, что пораньше спускалась на кухню урвать лишний кусок хлеба с маслом и порцию риса.

— Знаете, я теперь сочувствую слугам, — сказала Филис. — Мы всегда думали, что они слишком хлопочут о еде, а здесь мы сами такие же. Кто бы мог предугадать? Вчера я чуть не заплакала, когда мне не хватило омлета.

— Они не должны взбивать яйца, — сердито вмешалась Мэри. — Надо варить или жарить яйца по одному. Когда взбивают, легко обмануть людей.

И она выразительно посмотрела на Глэдис Потс. Та нервно хихикнула и отошла.

— Лентяйка. Вечно отлынивает, — сказала Филис Дикон. — И ябедничает. С Вестхейвен это не проходит, она справедливая, но к малышке Карр она подлизывалась до тех пор, пока не заполучила всю непыльную работу.

Маленькую Потс не любили. Иногда предпринимались попытки заставить ее делать самую грязную работу, но Потс была хитрее. С ней могла сравниться только изобретательная Филис Дикон.

Среди самих врачей тоже процветало соперничество. Каждый хирург хотел получить интересный случай. Распределение больных по палатам вызывало всплеск эмоций.

Вскоре Нелл знала всех врачей и их особенности. Доктор Лэнг был высокий, неопрятный, сутулый, с длинными нервными пальцами. Среди хирургов он был самый способный. Он был невоздержан на язык и безжалостен в обращении с больными, но он был умный, и сестры его обожали.

Потом был доктор Уилбрехем, у него в Уилтсбери была модная практика. Цветущий толстяк, добродушный, если дела шли хорошо, и похожий на обиженного ребенка, если плохо. Когда уставал, то раздражался и грубил, и Нелл его не любила.

Был доктор Медоуз, спокойный и деловой, — он был врач общей практики. Он бывал доволен, когда не надо делать операцию, и внимательно относился к каждому пациенту. С нянями держался вежливо и полотенце на пол не бросал.

Еще был доктор Бери, про которого говорили, что он не слишком хороший врач, но сам он был уверен, что знает все на свете. Он вечно стремился испробовать новые методы и дольше двух дней пациентом не занимался. Когда его больной умирал, говорили: «Чему тут удивляться, это же доктор Бери!»

Самым молодым был доктор Кин, он вернулся с фронта после ранения. Он знал меньше студента, но был исполнен важности. Снисходил до того, чтобы поболтать с волонтерками, объяснить им значение только что законченной операции. Нелл сказала Вестхейвен:

— Я не знала, что оперировал доктор Кин, я думала — доктор Лэнг.

На что сестра мрачно ответила:

— Доктор Кин держал ногу. Вот и все.

Поначалу операции были для Нелл сплошным кошмаром. В первый раз она грохнулась на пол, и няня ее вывела. Она не смела поднять глаз на сестру, но та неожиданно подобрела.

— Это бывает от духоты и эфира, — сказала она. — В следующий раз не заходите надолго. Понемногу привыкнете.

В следующий раз Нелл почувствовала слабость, но выходить не понадобилось, в другой раз ее только слегка тошнило, а потом и тошнить перестало.

Пару раз ее посылали помогать убирать после операции. Комната напоминала бойню — всюду кровь. Операционной няне было восемнадцать лет. Она сообщила Нелл, что сначала ненавидела свою работу.

— В первый раз я была на ампутации ноги, — сказала она. — Сестра ушла первой, велела мне убрать, и мне пришлось самой унести ногу в печь. Это было ужасно.

По выходным дням Нелл ходила на чай к друзьям, некоторые из них, сентиментальные пожилые дамы, кудахтали вокруг нее и восхищались.

— Но по воскресеньям вы не работаете, дорогая? Да что вы! Это неправильно, в воскресенье надо отдыхать.

Нелл мягко указывала, что по воскресеньям солдат тоже надо кормить и мыть, старые дамы соглашались, но говорили, что все должно быть лучше организовано. Их также очень огорчало, что Нелл приходилось одной возвращаться по ночам домой.

С другими дамами приходилось тяжелее.

— Я слышала, что все эти госпитальные сиделки задрали нос и всеми командуют. Я бы такого не стерпела. Проклятая война! Я готова делать все, что потребуется, но унижения не потерплю. Я так и сказала миссис Кертис, и она согласилась, что работа в госпитале мне не подходит.

Этим дамам Нелл вообще не отвечала.

В это время в Англию просочились слухи о «русских». Многие говорили, что видели их — ну, если не сама, то троюродная сестра кухарки видела, а это практически одно и то же. Слух упорно держался — такой приятный и возбуждающий. Как-то в госпитале Нелл отозвала в сторонку очень старая дама и сказала:

— Дорогая, не верьте этим сказкам. Это правда, но все не совсем так, как мы думаем.

Нелл вопросительно смотрела на нее.

— Яйца! — сказала старуха пронзительным шепотом. — Русские яйца! Несколько миллионов яиц, чтобы мы не голодали.

Все это Нелл рассказывала в письмах к Вернону. Она остро переживала свою оторванность от него. Его письма бывали сжаты и выразительны, он повторял, что ему не нравится ее работа в госпитале, и настаивал, чтобы она уехала в Лондон к матери.

Странные люди, эти мужчины, размышляла Нелл. Они не понимают. Ни за что не станет она одной из тех, кто старается «сохранить себя привлекательной для своего парня». Как же быстро люди перестают понимать друг друга, когда они заняты разными делами! Она не может жить его жизнью. Вернон не может разделить ее жизнь.

Первое потрясение от разлуки, когда она боялась, что его убьют, прошло. Она стала такой же, как все жены. Прошло четыре месяца, а он даже не ранен. И не будет. Все будет хорошо.