Жорж Санд - Замок Персмон

— Госпожа Шантебель, — сказал я, представляя ей Мари, — потрудитесь поцеловать нашу будущую племянницу, как видишь, крестьяночку, но вполне достойную твоего доброго расположения.

— Что за шутки! С какой стати Жаку жениться на девушке, которую мы совсем не знаем?.. Я совершенно ничего не понимаю…

— Сейчас поймешь. Видишь даму в саду?

— Графиня! Давно ли она здесь?

— Настолько давно, что успела просватать падчерицу за Жака и отдать им в приданое Нини.

Тут я сообщил жене вкратце существо дела, объявив в заключение, что графиня будет у нас обедать.

— Ах, Боже мой! Обедать! А меня целый день дома не было. Кухарка дура безмозглая!

— Я позаботился подыскать другую — чудо-стряпуху, сейчас ее тебе представлю. Что же ты не целуешь свою будущую племянницу?

Мари подошла, очень мило смутившись. Госпожа Шантебель умилилась, а когда мадемуазель де Нив почтительно поцеловала ей руку, она даже прослезилась и была окончательно побеждена.

— Ну до чего же повезло Жаку, — сказала она, направляясь вслед за мной на кухню, — о такой невестке можно только мечтать! Ты такой мастер подстраивать чудеса, Шантебель, так почему же ты не подумал в первую очередь о своем родном сыне? Анри был бы для этой барышни более подходящим мужем, чем толстяк Жаке.

— Почтенная моя супруга, — ответил я, — давайте оставим пока кухню в покое, там все идет как нельзя лучше; потолкуем-ка мы с тобой вдвоем, вот тут, под орешником, как два старинных друга, у которых должно уже быть одно сердце и одна воля!

Я рассказал жене все, что случилось, и прибавил:

— Теперь ты видишь, что мадемуазель де Нив не могла бы быть женой другого…

— Правда, Шантебель, правда, да только жаль…

— Нечего жалеть. Анри будет счастлив, счастливее всех в мире!

— Знаю, куда ты клонишь! Ты хочешь, чтобы он женился на Мьет!

— И он тоже хочет, он любит ее!

— Потому что ты прожужжал ему о ней все уши!

— Нет, напротив, я знал, что уговаривать его — значило бы только отдалить его от нее, а я не так глуп. Что ты имеешь против бедняжки Мьет?

— Против нее? Конечно, ничего. Я отдаю ей должное, но… она так одевается…

— По-деревенски? Да ведь и мадемуазель де Нив сегодня одета так же, и все-таки она похожа на графиню.

— Да, потому что она графиня, это сразу видно.

— А разве Мьет похожа на мужичку?

— Нет, но она похожа на своего отца… не в нашу семью… и потом, она холодна и не любит Анри!

— Неправда! Мьет не холодна, а полна достоинства и сознания своих сил… Странно, а я-то думал, что именно ты способна понять ее, потому что помню, как девушка, в которую я был влюблен когда-то… давно… приревновала меня к блондинке, не стоившей даже ее башмака, которую мне, черт знает почему, вздумалось пригласить потанцевать… предмет моей любви, моя почти что невеста, плакала тогда от ревности, но я об этом не подозревал, и она покаялась мне в своих слезах только после свадьбы.

— Этой девушкой была я и, должна признаться, скорее дала бы разрезать себя на куски, чем призналась бы в своей ревности.

— Почему же?

— Потому что… сознаться в ревности — значит унизить себя в глазах любимого человека признанием в своем недоверии к нему.

— Хорошо сказала! И, стало быть… чем больше страдаешь, тем лучше скрываешь?

— Да, и нужно еще большое мужество… ты, значит, думаешь, что у Мьет много мужества?

— Еще бы! И думаю, что она много выстрадала. Особенно потому, что кое-кто оскорбил ее гордость…

— Кто же это?

— Не знаю.

— Уж не я ли?

— Да неужели?

— Так и есть. Я обошлась с ней очень круто, потому что она вообразила, что Анри не вернется из Парижа домой. Признаюсь, я и сама побаивалась того же, а потому еще больше рассердилась… И вся моя злость обрушилась на бедную Эмили. Не помню, что я ей сказала, но только она вдруг как в воду канула, и с тех пор ко мне ни ногой. Уверяю тебя, что я на нее совсем не сержусь и люблю ее по-прежнему.

— И скажешь ей об этом?

— Хоть сейчас. Где она?

— На кухне, с Анри.

— Анри на кухне! Вот так новость! Ведь он такой аристократ!

— Он пришел к убеждению, что нет ничего привлекательнее и лучше молодой и красивой женщины, занятой хозяйственными хлопотами и заботами… и ничего более достойного уважения, чем мать семейства, которая, как ты, печется о благоденствии семьи…

— Ты намекаешь, что мне следовало бы самой пойти на кухню?

— Нет, потому что там Эмили, а Анри, любуясь на нее, думает, что его женой будет такая же работящая, серьезная и прелестная женщина, как его мать!

— Ах, Шантебель, какой же золотой у тебя язык! Должно быть, змей в раю нашептывал так же сладко, как ты! Ты вьешь из меня веревки и потом всем рассказываешь, что я в доме глава!

— Да, ты глава, потому что если ты против Мьет, то и мы с Анри от нее откажемся.

В эту минуту Анри пришел сказать нам, что обед готов; прочитав в моих глазах подсказку, обнял мать и шепнул ей:

— Мама! После обеда я скажу тебе один секрет.

— Говори сейчас! — ответила она, расчувствовавшись. — Обед подождет. Я хочу скорей все узнать!

— Ну так позволь сказать тебе, что я люблю Эмили, но не хочу говорить с ней об этом без твоего позволения.

Моя женушка, не ответив ни слова, побежала на кухню, нашла Мьет, которая мыла свои прелестные ручки, взяла ее за плечи и расцеловала в обе щеки. Мьет улыбалась сквозь слезы.

— Вот самое лучшее объяснение! — сказал я.

Анри обнял и поблагодарил мать, и мы отправились обедать.

Обед был на славу, и мы дружно воздали ему честь. Я не люблю есть много и долго, но люблю стол вкусный и изящный. Наши мысли, наши способности, наше духовное настроение во многом зависят от тонкости или грубости принятой нами пищи. Жена, еще более плохой едок, чем я, в тот день ела почти с жадностью, видимо, признавая превосходство мастерства Эмили.

Я люблю наблюдать и делать выводы, а потому заметил, между прочим, что мадемуазель де Нив поглощала почти одни только кремы, фрукты и конфеты, тогда как графиня Алиса, при всей ее худобе и чахлости, отличалась завидным аппетитом скряг, когда они обедают в гостях. Толстяк Жак уписывал все весело и добродушно, но костлявая графиня, с тонкими губами, аккуратно укладывала в желудок провизию, как грызуны припасают ее к зиме в своих норах.

Усаживаясь за стол, она не без вызова отослала Ни-ни сесть возле мадемуазель де Нив.

— Рядом с Сюзет! — воскликнула девочка. — Ах, как вы добры, маменька!

— Это первое ласковое слово, которое я от нее слышу, — шепнула мне графиня.

— Оно будет не последним, — ответил я. — Вы предоставили ее влиянию прислуги, и она научилась никому не доверять и всем грубить. Когда ее начнут воспитывать разумно и в любящей семье, она научится уважать старших.