Синклер Льюис - Бэббит; Эроусмит

«Понимай так, — решил Мартин, — она не может одолеть даже вступительных экзаменов в Магфорд!»

Но его мнение о ее умственных способностях сразу изменилось, когда Орхидея заныла:

— Мне, бедненькой, верно, всю жизнь придется прожить в Наутилусе, а вы… о, с вашими знаниями и железной силой воли вы, я уверена, завоюете мир!

— Вздор! Мира я не завоюю, хотя мне, я надеюсь, удастся провести несколько хороших санитарных мероприятий. Но по чести… Орхидея, золотко, вы, в самом деле, думаете, что у меня есть сила воли?

Луна большим диском висела за кленами. Убогие владения доктора Пиккербо были околдованы; некошеный сорняк превратился в кусты роз, общипанная виноградная беседка стояла храмом Дианы, старый гамак повис серебряной парчой, брюзгливый, вечно плюющийся кран для поливки высился фонтаном, и мир весь был во власти лунных чар любви. Маленький город, днем занятой и шумный, как ватага детей, ушел в тишину и забвение. Вечно поглощенный беспокойным раздумьем, Мартин редко умел почувствовать волшебную прелесть такого часа, но теперь захватило и его и захлестнуло восторгом.

Он держал в руке спокойную руку Орхидеи… и тосковал по Леоре.

Тот воинствующий Мартин, который похитил некогда Леору, нисколько не думал о романтике, потому что по-своему, на свой неуклюжий лад, был романтичен. Но Мартин, который, как вернувшийся из похода воин, расслабленный, умащенный благовониями, пленился девушкой в лунном свете, — этот Мартин жадно тянулся теперь к романтике и был совершенно неромантичен.

Он чувствовал себя обязанным «любить». Притянул ее к себе, но, когда она вздохнула: «Ах, прошу вас, не надо», — у него недостало безжалостной убежденности, он не мог действовать дальше. Он подумал еще раз о лунном свете, но подумал и о том, что рано утром надо на службу, и соображал, нельзя ли украдкой достать из кармана часы и посмотреть, который час. Это ему удалось. Он наклонился сказать Орхидее спокойной ночи и поцеловать ее на прощанье, но как-то не совсем поцеловал и вскоре увидел, что шагает домой.

Себя он ругал безжалостно и убежденно. Он бесился: никогда, сколько бы он ни спотыкался в жизни, не ожидал он от себя, что окажется в любви мелким воришкой, трусоватым, подленьким обольстителем, да еще неудачливым в своих похождениях — менее удачливым, чем продавцы газированной воды, которые по вечерам разгуливают под кленами со своими девицами. Он говорил себе, что Орхидея — недалекая бабенка… вздыхает и жеманится, — но едва очутился в своей одинокой квартире, снова стал томиться по ней, измышляя чудесные и безнадежно глупые способы заполучить ее к себе сегодня же, и лег в постель, вздыхая: «Ах, Орхидея!»

Может быть, он слишком много уделил внимания луне и мягкому лету, потому что совершенно неожиданно, когда Орхидея в один прекрасный день пропорхнула через всю лабораторию и, блеснув чулками, уселась на его рабочем столе, он подошел к ней, властно схватил ее за руки и поцеловал таким поцелуем, какого она заслуживала.

И тотчас от его властности ничего не осталось. Он был напуган. Тускло на нее уставился. В растерянности она широко раскрыла глаза, губы ее вздрагивали.

— Ох! — вздохнула она всей грудью. И добавила тоном, в котором звучало безграничное любопытство и некоторое удовлетворение: — Мартин… ах!.. дорогой… ничего, по-вашему, что вы это сделали?

Он поцеловал ее еще раз. Она не противилась, и на мгновение все в мире исчезло для них, и не было ни его, ни ее, ни лаборатории, не было ни отцов, ни жен, ни установленных правил, — только напряженное чувство, что вот они вместе.

Вдруг она защебетала:

— Я знаю, есть множество людей, погрязших в условностях, и они осудили бы нас, и раньше я, может быть, и сама осудила бы, но… Ах, я страшно рада, что у меня свободные взгляды. Конечно, я ни за что на свете не стала бы огорчать милую Леору и делать что-нибудь совсем дурное, но не чудесно ли, что кругом нас столько мещан, а мы умеем подняться выше их и следуем зову, который идет от сильного к сильному и… Но мне просто необходимо на собрание в ХАМЖ. Там сегодня одна женщина-адвокат из Нью-Йорка прочтет нам доклад «Современная женщина и карьера».

Когда она ушла, Мартин понял, что может поздравить себя с любовной удачей. «Она моя!» — возликовал он… Вероятно, никто никогда не ликовал так плохо и так неуверенно.

Вечером, когда он у себя на квартире играл в покер с Эрвингом Уотерсом, дантистом школьной амбулатории и молодым врачом городской больницы, раздался телефонный звонок и послышалось взволнованное, но сахарное:

— Это я, Орхидея. Вы рады, что я позвонила?

— О да, очень рад. — Он постарался вложить в эти слова радость влюбленного и вместе безразличие, достаточное, чтобы обмануть трех пересмешников-врачей, которые, сняв пиджаки, потягивали пиво.

— Вы заняты сегодня, Мартин?

— Да, собственно… гм!.. У меня сидят приятели, играем в картишки.

— Вот как! — В ее голосе звучала задорная проницательность. — Значит, вы… Ах, я смешна, как младенец, что звоню вам, но папы нет дома и Вербены нет… все ушли, и вечер такой чудесный, вот я и подумала… А вы не считаете, что я ужасная глупышка?

— Нет… нет… конечно, нет.

— Я так рада! Мне ужасно не хотелось бы думать, что вы думаете, что с моей стороны глупо…

— Да нет же!.. Что вы! Нет!.. Только, понимаете, я не могу…

— Я знаю. Я не буду вас задерживать. Я только хотела услышать от вас, что вы не считаете меня такой глупой, оттого, что я…

— Да нет! Право же! Честное слово!

Через три тягостных минуты, унизительно чувствуя за спиной мужские ухмылки, он от нее отделался. Партнеры изрекли все, что считается в Наутилусе подходящим к такому случаю: «Ах, вы, тихоня!», «Все понятно: жена уехала на недельку, а наш донжуан…», «Кто такая, доктор? Ну, скряга, подавайте ее сюда». И наконец: «Ага, я знаю, кто она: модисточка с Прери-авеню».

На другой день, в двенадцать часов, она позвонила из аптеки, что всю ночь не спала и после глубоких размышлений пришла к мысли, что «они больше никогда не должны делать таких вещей» и… не встретится ли он с нею в восемь часов на углу Криминс-стрит и Миссури-авеню, чтоб можно было обо всем переговорить?

В два часа она позвонила опять и переложила встречу на половину девятого.

В пять она позвонила просто, чтоб напомнить…

Мартин в этот день не пересеивал в лаборатории культур. Он был слишком суетен и слаб для приличного экспериментатора, слишком холодно рассудителен для приличного грешника и все время тосковал по спокойному утешению, которое могла бы дать ему Леора.

«Сегодня я могу зайти с ней так далеко, как только захочу».

«Но она глупа и гоняется за мужчинами».

«Тем лучше. Мне надоело быть нудным философом».