Гийом Аполлинер - Т.1. Избранная лирика. Груди Тиресия. Гниющий чародей

По имени древнегреческого поэта Сотада (III в. до н. э.), автора сатир и эпиграмм на мифологические темы, которые читались в сопровождении мимических танцев.

Жизнь первомученика христианской Церкви Стефана изложена в Деяниях апостолов (6-я и 7-я главы): по ложному обвинению он был обвинен в богохульстве и побит камнями.

Онирокритика — толкование снов, снове́дение. Отдельная (журнальная) публикация этой главки (1908) составляла предмет особой гордости Аполлинера, который в письме к своему лицейскому другу Туссену Люка отмечал, что прежде всего хотел бы, чтобы в «Онирокритике» читатели нашли «новый и одновременно гуманистический лиризм». Параллельно он указывал, что своими ориентирами, своими учителями в этих поисках видит целую цепочку авторов, идущую из далекого прошлого, — «от создателей бретонского цикла до Вийона» (I, 1105). Чародей, прорицатель, от имени которого идет разговор в этой главке, — это сам поэт, занявший место Мерлина и создающий мир из своих грез. В этом мире не существует ни пространства, ни времени, есть только одна субстанция — поэзия как таковая, которую он определяет как «триумф воображения», «чарующее искажение», «образ, не похожий ни на что и напоминающий все» (II, 1006). Подобное утверждение делает понятным то место, которое Аполлинер выбрал для «Онирокритики» — как последней главки и завершения «Гниющего чародея». Легенда кончается, и остается один лишь поэт — творец этого мира и его герой-чародей. Именно он еще раз подтверждает основную мысль, неоднократно высказанную в тексте, — коренную несхожесть, решающую разницу между мужчиной и женщиной, из которой проистекает все «злосчастие в любви», многократно испытанное самим поэтом. В статье «Салон Независимых» в том же 1908 г. Аполлинер писал о творчестве Мари Лорансен, буквально повторяя начало «Онирокритики»: «Она сознает всю глубокую несхожесть, которая существует между мужчиной и женщиной, несхожесть изначальную, несхожесть абсолютную» (II, 107). «Онирокритику» можно рассматривать как сгущенный до символов текст «Гниющего чародея», где логические связи, аллюзии, реминисценции и знаки культуры заменены суггестивными прозрениями, затемненными метафорами, игрой удаленных смыслов, тем автоматическим письмом, из которого впоследствии выросла эстетика сюрреализма. Ряд этих символов можно прокомментировать (например, буквы И, О, Д, обнаруженные в чреве жреца, истолковываются как каббалистический знак Иод — божество, Вечная Мужественность, Творец-разум, равно присущий миру земному и миру духа, а встречающиеся далее в тексте мечи — меч-поток и святой Фабо — рассматриваются в контексте стихотворения «Семь мечей» из «Песни злосчастного в любви»), но большинство из них вряд ли подлежат рациональному истолкованию и служат скорее чисто поэтическим, то есть трансцендентным целям.