Антуан-Франсуа Прево - Манон Леско. Опасные связи

Вчера вечером госпожа де Турвель не ужинала, она пила только чай.

Сегодня утром она очень рано позвонила, велела тотчас же подать лошадей, и не было еще девяти часов, как она слушала у Фельянов обедню {80} 80 …слушала у Фельянов обедню — то есть в парижском монастыре, получившем название от аббатства Фельянов в Лангедоке, которое являлось ответвлением сурового бенедиктинского братства. Во время французской революции, когда орден был ликвидирован, в помещении монастыря возник один из революционных клубов, так и называвшийся «Клуб Фельянов». . Хотела также исповедоваться, но духовник ее отсутствовал; он вернется только через неделю или через десять дней. Мне кажется, что и об этом следует доложить вашей милости.

Потом она вернулась домой, позавтракала, а затем села что-то писать и занималась этим около часа. Вскоре мне представился случай сделать то, что так желательно было вашей милости: письма на почту отнес я. Писем госпоже де Воланж не обнаружилось, но одно я все же посылаю вам, сударь, — письмо господину президенту; мне казалось, что оно должно быть наиболее интересным. Имелось и письмо на имя госпожи де Розмонд, но я подумал, что ваша милость всегда сможете прочесть его, если пожелаете, и потому отправил. Впрочем, вашей милости и без того все станет известно, так как госпожа президентша написала и вам. В дальнейшем я смогу получать все письма, с которыми пожелает ознакомиться ваша милость. Ибо слугам почти всегда их передает мадемуазель Жюли, а она уверяет меня, что из симпатии ко мне, а также к вашей милости охотно сделает все, что я захочу.

Она даже не захотела брать денег, которые я ей предложил. Но я думаю, ваша милость не откажетесь сделать ей какой-нибудь подарочек, и, если вам будет угодно, я без труда узнаю, что доставило бы ей удовольствие.

Надеюсь, ваша милость не скажете, что я нерадиво служу вам, и мне очень хотелось бы оправдаться от упреков, которые вы изволили мне сделать. Если я не знал об отъезде госпожи президентши, то как раз по причине моего пылкого желания послужить вашей милости, — оно-то и заставило меня выехать в три часа пополуночи, и я не смог повидать мадемуазель Жюли накануне вечером, как обычно, так как отправился ночевать во флигель для приезжей прислуги, чтобы не разбудить никого в замке.

Что до упрека вашей милости насчет моего частого безденежья, так оно происходит оттого, что, во-первых, я люблю, как вы сами изволите видеть, содержать себя в чистоте, а во-вторых, надо же поддерживать честь ливреи, которую носишь. Я, конечно, знаю, что мне следовало бы хоть немножко откладывать на черный день, но я целиком полагаюсь на щедрость вашей милости, как очень доброго господина.

Что же до того, чтобы поступить на службу к госпоже де Турвель, оставаясь в то же время и на службе у вашей милости, то я уповаю, что ваша милость не станете этого от меня требовать. У госпожи герцогини было совсем иное дело, но уж совсем не годится мне носить ливрею судейского дворянина, после того как я имел честь быть егерем вашей милости. Во всем же прочем вы, сударь, можете располагать тем, кто имеет честь пребывать со всем почтением и любовью нижайшим вашим слугой

Ру Азолан, егерь.

Париж, 5 октября 17… одиннадцать часов вечера.

О моя снисходительная матушка, как я вам благодарна и как нужно мне было ваше письмо! Я читала и перечитывала его без конца, будучи не в силах от него оторваться. Ему обязана я единственными не столь уж тягостными минутами, которые провела со времени отъезда. Как вы добры! Значит, мудрость и добродетель могут сочувствовать слабости! Вы сжалились над моими страданиями! О, если бы вы их знали!.. Они невыносимы. Я думала, что уже изведала все муки любви, но самая неизъяснимая мука, которую нужно ощутить, чтобы иметь о ней представление, это разлучиться с любимым человеком, и разлучиться навсегда!.. Да, страдание, гнетущее меня сейчас, возобновится завтра, будет длиться всю мою жизнь! Боже мой, как я еще молода, сколько мне еще предстоит страдать!

Самой стать виновницей своего несчастья, собственными руками разрывать себе сердце и, испытывая эту невыносимую боль, ежесекундно ощущать, что ее можно прекратить одним только словом, но слово это — преступно. Ах, друг мой!

Приняв столь тягостное для меня решение удалиться от него, я надеялась, что разлука укрепит мое мужество и силы. Но как я ошиблась! Кажется, она вместо этого окончательно их уничтожит. Правда, мне приходилось сильнее бороться, но даже когда я сопротивлялась, то не была лишена всего: я с ним иногда виделась. Часто даже, не решаясь поднять на него глаза, я чувствовала, как его взгляд пристально устремлен на меня. Да, друг мой, я его ощущала; казалось, он согревал мне душу и, минуя даже мои глаза, доходил все же до моего сердца. Теперь же в тяжком моем одиночестве, когда я разлучена с тем, кто мне всего дороже, когда я наедине со своим горем, все мгновения моего безрадостного существования насыщены слезами, и ничто не смягчает их горечь. Никакое утешение не облегчает моих жертв, а жертвы, которые я до сих пор принесла, делают только более мучительными те, которые мне осталось еще принести.

Не далее как вчера я это очень живо почувствовала. Среди полученных мною писем одно было от него. Слуга, который принес их, находился еще в двух шагах от меня, а я уже узнала это письмо среди всех других. Я невольно встала с места; я дрожала, с трудом подавляя волнение. Однако в этом состоянии было нечто приятное. Но когда через мгновение я оказалась одна, обманчивая эта сладость тотчас же улетучилась, и мне только пришлось принести лишнюю жертву. И действительно, могла ли я распечатать это письмо, которое в то же время жаждала прочесть. Меня преследует какой-то злой рок, по воле которого все, что, казалось бы, могло утешить меня, превращается, напротив, в необходимость переносить новые лишения, а они становятся еще более жестокими из-за мысли о том, что их разделяет господин де Вальмон.

Вот, наконец, это имя, которое владеет моими мыслями и которое мне так трудно было написать. Вы меня как будто упрекнули за это, и я ужасно огорчилась. Умоляю вас не сомневаться, что ложный стыд не поколебал моего к вам доверия. А почему бы мне стыдиться назвать его? Ах, я краснею за свои чувства, а не за вызвавший их предмет. Кто более достоин внушать их, чем он? И все же, не знаю, почему имя это с таким трудом выходит из-под моего пера. И даже сейчас мне пришлось поразмыслить, прежде чем написать его. Но возвращаюсь к нему.

Вы сообщили мне, что он, по-видимому, был глубоко взволнован моим отъездом. Что же он сделал? Что сказал? Заговорил ли о возвращении в Париж? Прошу вас, убеждайте его, как только сможете, не делать этого. Если он правильно судит обо мне, то не должен пенять на меня за этот шаг. Но он должен зато понять, что решение мое бесповоротно. Одно из самых глубоких моих терзаний, — то, что я не знаю, что он думает. Правда, у меня есть его письмо… Но вы, наверно, согласны со мной, что мне не следует его распечатывать.