Луи Селин - Путешествие на край ночи

— И это было приятно?

— Это было приятно. Но ведь дело не только в этом…

— Ты все-таки смылся.

— Да. Но раз ты хочешь понять, я тебе объясню. Это она первая начала находить, что я стал странно вести себя… что я стал вялым… нелюбезным… Словом… штучки и фокусы…

— Может быть, у тебя были угрызения совести?

— Угрызения совести?!

— Ну да, не знаю…

— Называй это, как хочешь, но у меня было плохое настроение. И все тут… Я все-таки не думаю, чтоб это было от угрызений совести.

— Может быть, ты был болен?

— Скорее всего, да, болен… Кстати, вот уже час, как я стараюсь заставить тебя сказать, что я болен. Согласись, что ты медленно соображаешь.

— Ладно уж! — ответил я ему. — Скажем, что ты просто болен, раз ты считаешь, что это необходимая предосторожность.

— Хорошо сделаешь, — продолжал он настаивать, — потому что я ни за что не ручаюсь, что касается ее. Она вполне способна предать в самом скором времени…

Он как будто давал мне в некотором роде совет, а я не хотел, чтоб он давал мне советы. Мне не нравилась эта манера, потому что таким образом опять могли начаться осложнения.

— Ты думаешь, что она собирается тебя выдать? — спросил я его еще раз, чтобы лишний раз убедиться. — Ведь она была в некотором роде твоей соучастницей? Лучше бы все-таки для нее, если б она сначала подумала, перед тем как гадить.

— Подумала! — так и подскочил он, услышав это. — Сразу видно, что ты ее не знаешь. — Он хохотал. — Да она ни на минуту не задумается. Можешь мне поверить. Если б ты водился с ней, как я, ты бы никогда в этом не сомневался. Это прирожденная любовница, повторяю тебе! Тебе что же, никогда не встречались такие женщины-любовницы? Когда она любит, она просто сходит с ума! Безумная! И она любит меня, она без ума от меня… Нет, ты отдаешь себе в этом отчет? Ты понимаешь? Все, что похоже на безумие, нравится ей! Вот я все! Это ее не останавливает. Наоборот!

Не мог же я ему сказать, что меня все-таки удивляло, что за несколько месяцев она успела дойти до такого состояния, Маделон, потому что я все-таки был с ней немного знаком… У меня были свои соображения на этот счет, но я не мог их высказать.

Трудно было себе представить, чтоб у нее до того изменился характер, когда я вспомнил, как она устраивала свои делишки в Тулузе, и разговор за тополем. Она казалась мне более ловкой, чем трагичной, очень мило лишенной предрассудков и вполне удовлетворенной тем, что она может пристроиться со всеми своими историями и своими фокусами там, где им верят. Но в настоящий момент я ничего не мог сказать. Приходилось пропускать мимо ушей.

— Хорошо. Ладно, — заключил я. — Ну, а мать? Она, должно быть, шумела, мать, когда поняла, что ты смываешься окончательно?..

— Что было! Целый день она повторяла, что у меня собачий характер, и заметь, это как раз тогда, когда мне было так нужно, чтобы со мной говорили ласково… Ну и музыка!.. В общем, с мамашей это тоже больше не могло так продолжаться, и тогда я предложил Маделон оставить им обеим склеп, в то время как я сам по себе уеду путешествовать, посмотреть новые страны…

«Ты поедешь со мной, — протестовала она. — Невеста я тебе или нет?.. Ты поедешь со мной, Леон, или ты не поедешь совсем!.. И, во-первых, ты еще не совсем выздоровел…» «Я здоров, и я поеду один.» — ответил я… Никак мы из этого не могли вылезть. «Жена всегда следует за своим мужем! — говорила мать. — Поженитесь, и все будет хорошо!» Она ее поддерживала только для того, чтобы позлить меня.

Слышать я этого не мог, я страдал. Ты меня знаешь! Разве мне нужна была баба на войне? Или чтоб из нее выбраться? А в Африке были у меня разве бабы?.. А в Америке была у меня баба? У меня живот начинал болеть, когда они спорили часами. Настоящие схватки! Я знаю, на что они нужны, женщины! Ты тоже, а? Ни на что! Я ведь все-таки путешествовал! В один прекрасный вечер, когда они меня окончательно вывели из себя всей этой дребеденью, я выложил мамаше все, что я о ней думал. «Старая карга, — сказал я ей. — Вы еще дурей, чем старуха Анруй!.. Вместо того чтобы давать всем советы, вы бы пошли прогуляться, старая сволочь! У вас было бы меньше времени для молитв, от вас бы меньше несло сукой».

Вот как я с ней обошелся, с мамашей! Это меня облегчило… Надо сказать, что эта лошадь только и ждала, чтобы я распоясался, чтобы обозвать меня всеми словами. «Бездельник! Вор! — выливала она на меня помои. — У тебя даже нет профессии. Вот уж скоро год, как моя дочь и я тебя содержим… Кот!..» Представляешь себе? Настоящая семейная сцена. Потом она подумала и сказала тихо, но сказала от всего сердца. «Убийца!.. Убийца!..» — назвала она меня. Я немножко остыл.

Дочка, когда услышала это, как будто испугалась за мать. Она бросилась между нами. Она закрыла матери рот своей рукой. Хорошо сделала… «Значит, у них все сговорено», — подумал я. Это было ясно. Словом, я пропустил это мимо ушей. Был неподходящий момент для драки. И потом, в сущности, мне было все равно, что они в заговоре против меня… Ты, может быть, думаешь, что после того, как они облегчили душу, они оставили меня в покое?.. Ничуть!

Дочка начала все сначала — с новым пылом: «Я люблю тебя, Леон! Ты же видишь, что я тебя люблю, Леон!..» Это все, что она могла сказать, — «люблю». Как будто это было ответом на все. Под конец этой сцены все плакали, даже я, потому что я все-таки не хотел окончательно рассориться с этими двумя стервами.

Так шли недели, мы понемножку ругались и наблюдали друг за другом днями и особенно ночами. Мы не могли решиться расстаться, хотя чувство уже было не то. Мы продолжали жить вместе, главным образом от страха. «Ты, может быть, любишь другую?» — спрашивала меня иногда Маделон. «Да нет же! — успокаивал я ее. — Да нет!» Но было ясно, что она мне не верит. Для нее это было обязательно — кого-нибудь любить — в жизни, и все тут. «Скажи мне, — отвечал я ей, — что бы я стал делать с другой женщиной?»

Но любовь была ее манией. Я уже и не знал, что сказать ей, чтобы успокоить. Она выдумывала штуки, которые я до этого и не слыхал никогда. Я никогда бы не поверил, что у нее в голове такое спрятано.

«Ты украл мое сердце, Леон! — обвиняла она меня, и вполне серьезно. — Ты хочешь уехать! — грозила она. — Поезжай! Но я тебя предупреждаю, что умру от горя, Леон!» Это из-за меня-то она умерла бы от горя! На что это похоже, я спрашиваю! «Да нет же, ты не умрешь, — успокаивал я ее. — И, во-первых, я у тебя ничего не брал. Я тебе даже не сделал ребенка. Ты только подумай! Я тебя ничем не заразил? Нет? Так в чем же дело? Я просто хочу уехать, и все тут. Будто бы на каникулы… Ведь это очень просто… Попробуй быть благоразумной…»

Чем больше я старался объяснить ей мою точку зрения, тем меньше моя точка зрения ей нравилась. В общем, мы совсем больше друг друга не понимали. Она приходила в совершенную ярость от одной мысли, что я действительно могу думать то, что говорю, что все это настоящее, простое и искреннее. Кроме того, она воображала, что это ты меня подговариваешь сбежать.