Ицик Мангер - Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво

Мы спрятались за деревьями, растянулись на траве и стали ждать.

Семь минут тянулись как вечность.

Лунные часы на башне царя Давида показали полночь. Мы лежали среди деревьев, затаив дыхание.

Что произойдет в полночный час в имении царя Давида? Это же час призраков, подумал я, не решаясь произнести ни слова.

Луна над нашими головами стала больше и серьезнее. Звезды — дальше и страшнее. Я слышал, как у моего друга Писунчика бьется сердце.

На балконе дворца царя Давида стояла арфа. Ветер все время пробовал поиграть на ней, но у него не получалось. Бывают же такие неумехи, подумал я. Сам-то царь — величайший мастер этого дела, жаль, что он спит, а то этот ветер-дилетант тренькает так, что уши вянут.

Вдруг стало тихо. Ветер где-то спрятался. На балконе появилась Вирсавия в дырявой ночной рубашке. Ее глаза были красны от слез. Кажется, она совсем не спала.

Какое-то время она прислушивалась к тишине, а когда увидела, что все во дворце уснуло, стала потихоньку спускаться по мраморной лестнице.

Босая, в дырявой ночной рубашке, стояла она на пустой площади перед дворцом. Я ее хорошо разглядел. Старая и некрасивая, лицо морщинистое. Даже ветер, уж на что непривередлив, и тот не хотел играть с ее рубашкой.

— Настоящая ведьма, — тихо сказал я.

— Кода-то она была юной и прекрасной, — заметил ангел Лейбеле, — теперь она стара. Зато все душеспасительные книги знает наизусть.

— Ага, — отозвался Писунчик, — ага, понятно, она встала, чтобы прочесть полуночную молитву.

— Дело не в этом, — сказал Лейбеле, — она, конечно, благочестива, но понимаешь, баба остается бабой. Как пронюхает, что Ависага у царя, так не может уснуть. Она очень любит царя Давида и поэтому ненавидит Ависагу. Готова ее в ложке воды утопить.

— Ага, понятно! — сказал я, все еще не понимая, зачем она, Вирсавия то есть, поднялась ровно к полуночной молитве и босая, в ночной рубашке, стоит посреди пустой площади.

— Ей от этого легче? — спросил я Лейбеле-пастуха.

— Она, наверное, сегодня договорилась встретиться со знахаркой. Когда бедная Вирсавия видит, что ее набожность уступает красоте Ависаги, она просит знахарку дать ей снадобье, чтобы отвоевать сердце своего возлюбленного царя.

— И знахаркины снадобья ей как-нибудь помогают? — спросил Писунчик, не сводя глаз с толстой бабы в ночной рубашке.

— Как мертвому припарки, — прошептал Лейбеле, — но она не сдается. Она все еще верит, что знахарка найдет для нее такие зелья, которые ей помогут.

Вирсавия стояла как вкопанная, даже не моргала. Вдруг она вздрогнула. Мы услышали, как она шепотом зовет:

— Гнендл! Гнендл, где ты?

Никто не отозвался.

Вирсавия занервничала, сделала несколько шагов и позвала громче:

— Гнендл, где ты, черт побери?

— Тут я, госпожа, тут я, тут.

Мы увидели хромую старуху в турецкой шали. Хромая знахарка приблизилась к Вирсавии.

— Я чуть не простыла, Гнендл. Где ты была?

Старая знахарка ничего не ответила. Она взяла Вирсавию за руку и повела ее к садовой скамейке перед дворцом. Вирсавия уселась на скамейку, старуха — у ног Вирсавии.

— Тяжко тебе, доченька? — спросила старуха, и гнилой зуб, единственный обитатель ее рта, на мгновение увидел сияние луны.

— Ой, Боже ж ты мой! — вздохнула Вирсавия. — Помоги, бабуленька, не вынесу я этого. Сердце разорвется.

— Девка все еще у него, Вирсавия?

— Да, — вздохнула Вирсавия. — Едва царь ляжет спать, как она на цыпочках пробирается в его покои, чтоб ей провалиться, Батюшка Ты мой, Отец Небесный!

Знахарка буркнула:

— А ты с ним говорила, сказала ему, как я тебя учила?

— Я заплакала перед ним, Гнендл, душа моя, и сказала, что из-за него мой Урия, светлого ему рая, покинул этот мир. Чего мне с ним не хватало? Разве что птичьего молока. Ничего, кроме «кисонька моя», от него и не слышала. И все это забыла я ради тебя, Давид, — сказала я ему — и так ты платишь мне в старости?

— Ну, ну, — нетерпелось знахарке, — что же он ответил?

— Что ответил, спрашиваешь? Лучше не спрашивай, Гнендл. Он погладил меня по парику и сказал: «Вирсавия, если бы ты была такой же юной и прекрасной, как когда-то, я бы снова избавился от твоего мужа. Но теперь, когда ты, не сглазить бы, стара, я бы отдал все свое состояние, чтобы Урия снова был жив. Я бы вас обоих повел под хупу и дал бы вам свое благословение».

Вирсавия расплакалась. Старая знахарка успокаивала ее, гладила по руке и утешала:

— Не плачь, Вирсавия. Все еще образуется. Вот увидишь, все образуется, а эта девка Ависага сгинет.

Старуха вынула колоду карт. Разложила карты на земле и долго-долго в них всматривалась.

— Она раскинула карты, эта старая знахарка, видишь, Писунчик? — окликнул я своего друга.

— Теперь, при свете звезд, Вирсавия красивее, чем раньше, — как будто сам себе сказал Писунчик.

— Это не в первый и не в последний раз, — объяснил нам Лейбеле-пастух, — каждый четверг приходит она, эта Гнендл-знахарка, и раскидывает карты под звездами.

— И Вирсавия верит в это? — спросил я.

— Верит, и эта вера возвращает ей на какое-то время красоту. Жаль, что царь Давид этого не видит. Она бы вновь обрела милость в его глазах, — сказал Лейбеле.

Знахарка встала, семь раз протанцевала вокруг карт, которые были разложены на земле. Вирсавия сидела будто высеченная из камня.

Знахарка подняла голову к звездам. Ее седые патлы растрепались. Она вытянула руку и стала произносить заклинанье:

— Прилетайте, ястребы мои, все семеро, с райских гор. Ваша тетя Гнендл зовет вас. Ваша тетя Гнендл заклинает вас. Внемлите зову, ястребы мои, сон отрясайте с крыльев. Тетя Гнендл вас ждет, у тети Гнендл есть для вас поручение. Вы, клюющие своими клювами золотые звезды, прилетайте, раз-два! Считаю до тринадцати.

Несколько раз повторила она заклинанье. Потом она снова села на землю, сгорбилась и стала ждать.

— Писунчик, мне страшно, — прижался я к моем другу.

— Тсс… — Лейбеле приложил палец к губам, — тихо!

Мы услышали хлопанье крыльев. Семь ястребов с райских гор закружились в воздухе и опустились у ног райской знахарки Гнендл.

— Я позвала вас, ястребы мои, — старуха погладила по крыльям каждого ястреба, — я позвала вас в самую полночь, верные мои, чтоб вы мне помогли. Должны вы принести полное исцеление душе болящей, сердцу разбитому госпожи Вирсавии, что сидит здесь на скамейке и не находит покоя в силу великой своей любви к царю Давиду, да живет он и здравствует.

— Приказывай, матушка Гнендл, — сказал старший ястреб, — приказывай, и мы принесем тебе все, что мы в силах принести. Но с одним условием, бабушка Гнендл: что ты доскажешь сказку, которую начала нам рассказывать шестьсот тысяч лет тому назад.