Юзеф Крашевский - Дневник Серафины

— Мне еще трудно судить об этом, — тихо и невозмутимо отвечала я.

Не поднимая глаз, я тоже пристально его рассматривала. Сколько ему лет, трудно сказать, во всяком случае, он мне скорей в отцы годится, чем в мужья. Но вид у него не отталкивающий… Отнюдь… Мама даже взглядом его не удостоила, а когда он пустился со мной в разговор, наклонилась ко мне и шепнула на ухо, чтобы я немедленно шла домой. Не придумав ничего лучшего, я подхватилась, будто мне приспичило в одно место, и убежала. Но перед тем еще успела заметить, как отец многозначительно переглянулся с генералом. Однако они не ушли. Генерал с любезной улыбкой подсел к маме и стал о чем-то оживленно рассказывать, а папа старался поддержать разговор. Я наблюдала за ними из-за занавески.

Сначала мама едва ему отвечала, но постепенно лед был сломлен, нахмуренное чело разгладилось, и она заметно оживилась.

О чем они беседовали, не знаю, но, видимо, генерал постарался произвести на маму выгодное впечатление, — она за хорошие манеры и галантность прощает многое даже тем, кто не пользуется ее расположением.

Так прошло минут двадцать. Мама несколько раз улыбнулась, наверно, в ответ на удачную шутку генерала. Наконец генерал, а за ним и папа встали и откланялись. Мама поднялась наверх с пылающими щеками, сердитая и взволнованная.

Я как ни в чем не бывало сидела над раскрытой книгой и ждала, что она скажет. Она прошлась несколько раз взад и вперед по маленькой гостиной, покусывая стебель розы, которую держала в руке. Потом остановилась и испытующе взглянула на меня.

— Ты не догадываешься ни о чем? — спросила она.

— Нет. А что?

— С какой целью отец представил нам этого старикашку-генерала?.. — На слове «старикашка» она сделала ударение.

— Понятия не имею…

— Он тебе жениха привел, своего протеже. — Она громко рассмеялась.

Мы обменялись с ней взглядами, причем мой не выражал ни малейшего удивления.

— Он чуть ли не старше твоего отца, но, c'est un homme du monde [41] как светский человек (фр.). , следит за своей внешностью и потому выглядит значительно моложе своих лет.

Я промолчала.

— Что же, тебя это не пугает? — спросила она.

— Нет, — отвечала я, — ведь насильно отец не выдаст меня замуж.

— Не может быть, чтобы он тебе понравился! — воскликнула мама. — Хотя надо отдать ему должное, держится он очень достойно! Но познания его, остроумие, искусство вести беседу — все это не свое, а заемное, заимствованное, наносное. — Она пожала плечами. — Однако женщины на это падки. Но, поверь мне, мишурный блеск не может составить счастья. С неискушенным, добрым человеком скорей обретешь его.

Она продолжала ходить по комнате, скрестив на груди руки и опустив голову.

— Прошу тебя, при встрече с генералом на улице или, если он придет к нам, избегай разговаривать с ним… выходи из комнаты и не позволяй ему приближаться к тебе.

— Как прикажешь, так и сделаю.

— Я не приказываю, а советую… как мать, потому что желаю тебе счастья. — Довольная моим ответом, мама обняла меня. — Найдется для моей доченьки жених получше престарелого генерала, которому отец хочет запродать тебя. Отец — человек легкомысленный, я знаю это по своему горькому опыту.

Неприятный разговор был прерван появлением барона. Мама кинулась ему навстречу, и они стали оживленно перешептываться, а я отошла к окну. Видно, мама с ним советовалась, потому что спустя некоторое время барон прошел к ней в комнату, составил телеграмму и тотчас же отправил ее.

Полагая, что сегодня нежелательная встреча нам больше не грозит, мама отправилась со мной на прогулку в ту живописную долину среди гор, которая ведет к фабрике фарфора. Навстречу попадалось много людей. Вскоре к нам присоединилась пани Целестина со своим экс-банкиром, который шел за ней с зонтиком и накидкой. Вечер настал чудесный, воздух после дождя был чист и прозрачен, издалека доносились звуки музыки. На душе у меня было отрадно… невзирая даже на генерала. Так шли мы с полчаса, когда заметили впереди троих человек: двое поддерживали друг друга под руки, а рядом с букетом цветов семенила хорошенькая девушка высокого роста, примерно одного со мной возраста.

— Целестина, милочка! — вдруг воскликнула мама. — Если меня не обманывает зрение… это Мостицкая, моя давнишняя приятельница. Нет, быть этого не может!.. В последний раз мы виделись с Еленой лет десять назад… Они в Королевстве живут.

— Да, ты не ошиблась, это Мостицкая! — отвечала пани Целестина.

Встречные тоже как-то странно посматривали на нас.

— Елена, ангел мой! — вскричала мама, и они бросились друг другу в объятия.

Спутник Мостицкой, оставшись без поддержки, с трудом устоял на ногах, но к нему подоспела девушка, — видно, его дочь.

Тут начались нежности, взаимные представления, и, поскольку поблизости оказалась скамейка, старшие сели. А нам с Аделью (так звали девушку), прежде чем мы успели разглядеть друг друга, велено было подружиться по примеру своих родительниц.

У Мостицкого подагра. Ноги у него отекли, лицо неестественно румяное, одутловатое, но нрава он веселого и добродушного.

— Вот за грехи отцов страдаю, — сказал он, обращаясь к маме. — Вина не пью, а подагра все одно замучила.

Жена его ни хороша собой и ни дурна и выглядит старше мамы. Держится просто и скромно, без гонора, но манеры у нее безукоризненные. И взгляд умный, проницательный, — кажется, насквозь тебя видит.

Мостицкий склонен обращать все в шутку. Зашипит от боли и сразу улыбнется, пошутит, как бы желая сгладить неприятное впечатление. Адель — настоящая красавица, но она словно не сознает этого и из-за своей чрезмерной скромности проигрывает, не кажется такой хорошенькой и очаровательной, какова на самом деле.

— Мы, старики, тут посидим, — сказал Мостицкий, — а вы погуляйте, только далеко не уходите. Познакомьтесь хорошенько, подружитесь…

Адель взяла меня под руку, и мы не спеша пошли по тропинке. Я обрадовалась сверстнице, так как общество взрослых мне порядком наскучило.

— Вы давно приехали? — спросила она.

— Несколько дней назад.

— А мы третьего дня. Как тут красиво, не правда ли? Ты любишь природу?..

— Люблю, — помедлив, отвечала я. — Но, откровенно говоря, никогда не задумывалась над этим…

— Я пейзажи рисую, — пояснила Адель и тух же прибавила: — А музыку любишь?

— Меня учили музыке, и я играю на фортепиано, пою, но особого пристрастия к ней не питаю.

— Читаешь много?

— И этим похвастаться не могу. Редко какая книга увлекает меня.

— Значит, рукодельничать любишь?

— Терпеть не могу…

Адель остановилась в недоумении, а мне после моих искренних признаний стало стыдно за себя. Так странно начался наш первый разговор. То ли на меня напала откровенность, то ли я хотела просто перед ней порисоваться. Адель слушала с неодобрением, а когда я, в свою очередь, спросила, чем она интересуется, она сказала, что любит рисовать, без музыки не мыслит себе жизни, много читает, занимается самообразованием и… очень счастлива.