Юзеф Крашевский - Сумасбродка

Эварист не стал спорить, позволил ей взять все, что она задумала, чего хотела. Он истратил на это последние деньги, скрыв от нее, что завтра им нечем будет заплатить за самое необходимое.

Все приглашенные не преминули явиться, пришла даже советница Майструк, разумеется, в сопровождении своего надутого супруга.

Было шумно и весело. Правда, на очищенном от туч небе вдали что-то темнело, но, по общему мнению, новая гроза могла разразиться разве что к ночи.

Заблаговременно в маленькую лесную корчму были высланы слуги с припасами, и, когда коляски прибыли на место, гостей ждали накрытые столы, замороженное шампанское, все было готово к приему.

Зоня веселилась до упаду, обнимала Гелиодору, развлекала советника, смеялась над Зорианом и особенно настаивала, чтобы француз заменял и выручал хозяина, побуждая гостей ко всяким сумасбродствам.

Д'Этонпелля не надо было долго уговаривать. Он начал с того, что подсел к Майструку с намерением споить пана советника, в чем вскоре и преуспел, затем перекинулся на Эвариста, но этот унаследовал от отца старопольскую голову и мог много выпить не хмелея, вино на него не действовало.

Зориана Зоня сегодня безжалостно гнала от себя, и, лишенный предмета былых воздыханий, поклонник прекрасного пола обратил свои уже слегка захмелевшие чувства к вдруг помолодевшей пани Гелиодоре. Она приняла это по-старому благосклонно, только время от времени предупреждала:

— Осторожно, советник смотрит. Ты понятия не имеешь, как он ревнив!

— Пусть смотрит, если видит столько же, сколько я, — говорил Зориан, придвигаясь. — А я слеп ко всему, кроме ваших глазок и вашей белозубой улыбки…

— Вот видишь, — прошептала Гелиодора, — когда можно было, ты за мной не ухаживал, а теперь…

— Всегда можно! — выкрикнул Зориан.

— Да тише же, смилуйся, советник слушает!

— Слушает, но не слышит, можете мне поверить. Он выпил больше моего, а я, кроме вашего голоска… уже ничего не способен слышать.

Запоздалые комплименты молодого красавца привели Гелиодору в отличное настроение.

Зоня прохаживалась среди гостей, сама им наливала, провозглашала тосты, обнимала Эвариста, что-то украдкой шептала Комнацкому, под конец — а было уже довольно поздно — затеяла какой-то спор с д'Этонпеллем и, препираясь с ним, со смехом отвела его в сторону. Они остановились неподалеку, так, чтобы их видели, но в общем шуме голосов не могли слышать.

Д'Этонпелль с сильно раскрасневшимся лицом, что нисколько его не красило, шел за ней.

— У вас хорошая память? — спросила вдруг Зоня.

— Вы сомневаетесь в этом?

— Нет, просто спрашиваю.

— Своих слов я не забываю никогда, чужие — редко.

Разговор становился все оживленней, они бросали друг другу вопросы и ответы, как воланы в игре.

— Вы помните, что я вам когда-то сказала?

— Все, что когда-либо слышал из ваших прелестных уст!

— Однажды я велела вам ждать. Француз вздрогнул.

— Я это и делаю.

— Ну, а если минута, которой вы должны были ждать, наступила…

Д'Этонпелль чуть не упал на колени.

— На нас смотрят, — заметила Зоня, — сделайте вид, будто мы ссоримся.

— О господи! Ясней, моя королева! Что прикажешь?

— Прежде всего скажу, что мне… что жизнь с Эваристом мне надоела, я хочу сменить сцену и роль…

Д'Этонпелль, не ожидавший, как видно, столь радикального решения, слегка смутился.

— Я никогда ничего не скрываю, — гордо прибавила Зоня. — Любить вас — нет, не люблю, но, может быть, мы привыкнем друг к другу. У меня нет ничего, кроме платья, которое на мне. Хотите взять меня в чем есть и убежать вместе со мной ну, скажем, в Париж? Выбирайте: c'est aj prendre ou a laisser [13] либо вы принимаете это целиком, либо отказываетесь (фр.). .

Француз был ошеломлен; мигом протрезвев, он, однако, стоял, словно онемелый, а может быть, раздумывал. Впрочем, его колебания длились каких-нибудь полминуты. Зоня в тот день была чудно хороша; одетая с подчеркнутой элегантностью, она как бы нарочно хотела понравиться. Очарованный д'Этонпелль воскликнул:

— Бежим! Куда? Когда? Я готов! A la vie et a la mort [14] На жизнь и на смерть! (фр.). !

— Я дам знать, когда, — сказала Зоня, протягивая ему дрожащую руку и бледнея. — Даете слово?

— Могу поклясться, если надо.

— Где мало слова, там и клятва ничего не значит. Итак, готовьтесь к путешествию. Еще раз повторяю: у меня ничего нет, кроме платья, которое я на себя надену. Из того дома я ничего не должна брать, ничего!

Д'Этонпелль глядел на нее с восхищением.

— Я не богат, но все, что у меня есть, слагаю к твоим ногам.

— Богатства мне не надо, я даже в бедности сумею прожить, — говорила Зоня уже на ходу, — будьте только готовы к сигналу… Мы поедем в Париж…

— Как прикажешь, — живо откликнулся д'Этонпелль. Зоня еще раз обернулась к нему:

— Слово?

— Наисвятейшее!

Быстрым шагом они подошли к столику. Зоня схватила свой бокал с шампанским и воскликнула:

— Пью за здоровье Франции и ее прекрасных благородных детей!

Все подняли бокалы, один советник замешкался, испугавшись политического намека, но Зориан, более всего озабоченный сейчас тем, чтобы подпоить пана Майструка, долил ему в шампанское коньяка и заставил опрокинуть залпом. После чего они сердечно обнялись, а Гелиодоре эта дружеская нежность доставила такое удовольствие, что она, изнемогая от смеха, чуть не упала со скамьи.

От внимания Комнацкого не ускользнул ни разговор в сторонке с французом, ни поднятый Зоней тост, но он отнес это на счет переговоров о следующем развлечении, распорядителем которого взялся быть д'Этонпелль.

Хотя туча, уже давно затянувшая западный край неба, принимала все более угрожающие размеры и в ней все чаще погромыхивало, никто, казалось, не замечал ее. Только яркая вспышка молнии и треск грома неподалеку в леске всполошили гостей и заставили их укрыться под крышей. Зориан воспользовался переполохом и, подхватив Гелиодору под руку, увел ее, в то время как советник, встревоженный, но не слишком уверенно владевший ногами, все еще пытался выбраться из-за скамьи, на которой сидел.

Убежищем гостям служили небольшая горница, затемненная приближавшейся бурей, и маленький альков.

После первого удара молнии как из ведра хлынул дождь, а гром гремел с такой частотой и силой, что трудно было разговаривать. Ослепительный блеск молний чередовался с темнотой, в которой советник напрасно искал глазами жену, ворча:

— Да где же ты, Гелиодора?

Тем не менее гроза и шампанское делали свое; когда он сел, ему так захотелось спать, что в конце концов задремал, бедняга.

Зоню гроза привела в какой-то неистовый восторг, она стояла на пороге с бокалом в руке и после каждого удара грома отпивала глоток, славя разрушительную стихию.