Оулавюр Сигурдссон - Избранное

— Как красиво. Прочитай, пожалуйста, это четверостишие еще раз.

Выполнив ее просьбу, я продолжал:

— Только одаренные поэты умеют так хорошо сочинять, — похвалила Рагнхейдюр. — Прочти-ка еще раз!

Дело шло медленно: я перечитывал каждую строфу по два раза, а то и больше. Рагнхейдюр буквально млела от восторга, растроганная чуть не до слез. Наконец мы добрались до «Оды о Цветке Духовном», и я начал:

— Чем облекает? — переспросила Рагнхейдюр.

— Сапфирностью, — сказал я, — облекает сапфирностью.

— Прочти еще!

Я повторил четверостишие снова, а Рагнхейдюр так растрогалась, что глаза ее наполнились слезами, щеки обвисли еще больше, рот жалобно скривился. Она потянулась в карман юбки за носовым платком, но, не найдя его, вытерла лицо рукавом, так же, как иногда делала моя бабушка.

— Он много пережил, — сказала Рагнхейдюр вполголоса. — Как и другие, — добавила она, помолчав, и шмыгнула носом, а затем призналась, что очень устала: — Сейчас я уже не смогу слушать больше. Но было бы очень мило с твоей стороны, если бы ты пришел в следующее воскресенье.

Когда я через неделю зашел к ней, она как раз провожала к выходу троих людей. Один из них был юрист Бьёрдн.

— Ну вот, Рагнхейдюр, — заметил он довольным тоном, — все сделано в лучшем виде, заверено и засвидетельствовано, как ты хотела. Надеюсь, все будет в полном порядке и мне удастся заставить командование выплатить тебе некоторую компенсацию.

— Это будет только справедливо. Ты ведь знаешь, что эти скоты натворили здесь, — сказала она.

— Ладно, Рагнхейдюр, ладно. — Он попрощался с ней за руку, а мне кивнул и вышел из дома со своими двумя спутниками, пожилыми мужчинами в темном.

Все было как в прошлый раз, по крайней мере так же долго. Рагнхейдюр говорила о компенсации, настаивала на справедливости. Потом расспрашивала меня о некоторых бывших своих клиентах и поделилась надеждами на восстановление столовой. Разогрела кофе и попросила меня принести его из кухни. Как только я допил кофе и отказался от добавки, она принесла стихи Арона Эйлифса и, сложив руки на коленях, будто прихожанка в церкви, стала ждать начала чтения.

Я начал с «Оды о Цветке Духовном», той самой, над которой надругался в редакции «Светоча» в сороковом году, укоротив ее на тринадцать четверостиший. В сборнике поэт, разумеется, восстановил эти тринадцать четверостиший, так что теперь их было всего девятнадцать. Я немного опасался, что ода сильно растрогает Рагнхейдюр и она ударится в слезы. Но этого не случилось, она только раза два прошептала:

— Хорошие же это люди, кто сочиняет так красиво.

Едва ли она лучше меня разобралась, что такое «Цветок Духовный» — поэтический дар, подавляемый борьбой за существование, или безнадежная любовь поэта к женщине. Я прочитал последнюю строфу, девятнадцатую:

— Как там было — в мансарде? — переспросила Рагнхейдюр.

— Ага, в мансарде.

— Может, комната мала или вообще не отапливается?

— Вот уж не знаю, — сказал я.

— Ну разве не Йоунас Хадльгримссон перевоплотился в него?

— Вот уж не знаю, — повторил я.

— Разве он не самый лучший наш поэт?

Я опять сказал, что не знаю, ведь вкусы у людей быстро меняются, и мысленно услышал иронический смех Стейндоура Гвюдбрандссона и его резкий голос: «Наверное, поэзия Арона Эйлифса имеет право на существование, раз он оказывает такое большое влияние на старую, больную женщину и удовлетворяет ее эстетические потребности?» Бесстрастный голос ответил спокойно: «Если эта поэзия искренна и откровенна».

— Можешь больше не читать стихов сегодня, — сказала Рагнхейдюр. — Почитай мне какую-нибудь статью поэта.

Она снова заковыляла к себе, вынесла потрепанный экземпляр «Светоча» и протянула мне.

— Тут есть статейка о сахаре.

Заметка была короткая, но содержательная. Поэт старался убедить читателя, что сахар-сырец и сахарная пудра сослужили людям хорошую службу, а вот рафинированный сахар совсем иной. Он не только дорог и малоценен, но и пагубен для здоровья: портит зубы, пищеварение, ослабляет сосудистую систему, дурно влияет на сердце и печень, селезенку и почки, притупляет ум, тормозит духовное развитие. За исключением порчи зубов, утверждения о вредном воздействии рафинированного сахара на тот или иной орган были не слишком обоснованны, так как поэт избегал научных комментариев и лишь ссылался на исследования и теории иностранных ученых, но не указывал, каких именно. Когда я кончил читать, Рагнхейдюр, понурив голову, тяжело вздохнула:

— Может, я не стала бы такой, если б отказывалась от кусочка сахара к кофе.

Я попытался утешить ее:

— Во-первых, трудно сказать, насколько верны эти теории.

— Он же читал книги знаменитых ученых, — возразила Рагнхейдюр.

Я заметил, что и ученые могут ошибаться, а во-вторых, я не знал, что она любительница рафинада.

— Что верно, то верно, Паудль, я никогда не была сладкоежкой. Жаль, что не могу найти номер со статьей Арона Эйлифса о звездчатке и листьях одуванчика. Моя покойная мать вернула себе здоровье, добавляя звездчатку и листья одуванчика в творог и в кашу. Она утверждала, как и наш поэт, что эти растения целебны.

— И моя покойная бабушка так считала, — сказал я.

— Охотно верю, — согласилась она. — Да я по себе чувствую, что мигом поправилась бы, если б достала звездчатку и листья одуванчика.

Когда я в пятый или шестой раз принес Рагнхейдюр эти лекарственные травы: звездчатку и листики одуванчика, собранные главным образом в Концертном саду, — она тепло поблагодарила меня, приговаривая, что здоровье с каждым днем крепнет и она стала другим человеком с тех пор, как начала употреблять эти целительные травы.

К сожалению, я не заметил никаких признаков того, что дело идет на поправку; щеки ее отвисли еще больше, а движения стали еще неувереннее.

— Вот, пожалуйста, — сказал я, кладя на кухонный стол антисептик, который она попросила меня купить в аптеке, не помню уже, как он назывался — не то атамон, не то бетамон. — Что вы собираетесь делать с этим порошком?

— Ну как же, использую его в смеси с ревенем, сладким и кислым, для сока и варенья. — Рагнхейдюр заковыляла из кухни к окну, выходящему во двор. — Жаль, что все это продовольствие пропадет, — продолжала она, озабоченно глядя на темно-зеленые заросли ревеня, который местами вымахал выше человеческого роста. — Надо спасти все, что можно, прежде чем давать рекламное объявление в газету о найме официанток для столовой. Плохо только, что сахара не хватает. Я думала, фру Камилла Магнуссон выручит меня несколькими килограммами песка. Ведь у нас с ней были деловые отношения, но она меня подвела. Ты не знаешь кого-нибудь, у кого есть лишний сахар или кто мог бы достать его?