Оулавюр Сигурдссон - Избранное

Ах, его, оказывается, любили. Этого развязного шута, этого махрового невежду, этого сквернослова, подумал сьера Бёдвар, а вслух сказал:

— Вот как! По-твоему, его действительно все любили?

— Ну, мой дружочек, ты, конечно, не в счет, — сказала фру Гвюдридюр. — Ты никогда не понимал юмора.

Вот тебе и раз! Сьера Бёдвар, вздрогнув, выпрямился, взмахнул палкой.

— Выходит, это все — юмор ?

— Ну, знаешь! Я устала от твоего постоянного брюзжания из-за пустяков. Раз тебе так хочется, договаривайся сам с этой фурией с нижнего этажа и плати за каждый метр — пожалуйста. Я только и мечтаю, чтобы эти вечные ссоры и вся эта тягомотина прекратились раз и навсегда!

Сьера Бёдвар глотнул воздуха, но ничего не сказал. По спине его пробежали мурашки, словно он вдруг очутился на краю головокружительной бездны и отпрянул назад. Темная тень успела так далеко выползти из глухого уголка души, в котором он ее прятал, что ему оставалось одно из двух — либо пренебречь последствиями и сдаться на милость тени, либо всеми силами сопротивляться до тех пор, пока он не сможет помолиться в тиши.

— Только и мечтаю! — повторила фру Гвюдридюр.

Он молчал.

— Господь свидетель! — сказала она. — У меня нет больше сил выносить все эти ссоры и это вечное брюзжание!

Он был уверен, что она тут же перейдет в наступление, напомнит о растущей дороговизне, предложит ему опять платить за каждый квадратный метр, нарочно будет называть его Сигюрхансом. Когда она ничего такого не сделала, а продолжала молчать, как и он, у него стало еще тяжелее на душе. Что бы это значило? Чем объяснить этакую осмотрительность? Он скосил глаза и увидел ее профиль — никакой восковой улыбочки. Взгляните только на эту шляпку! — подумал он и мысленно отпустил по адресу красовавшегося на ее голове бочонка крепкое словцо: черт те что! Кому нужно это идиотское кокетство, ведь ей уже за шестьдесят! Голова его затряслась, по телу прошла мелкая дрожь, и он тут же упрекнул себя за грубое слово, сам испугался того, что едва не сорвалось с языка. Он шел, упорно глядя на носки своих ботинок и опираясь при каждом шаге на подарок давно исчезнувшего прихода. Кто вносит смуту в свой дом, тот сеет ветер. А кто не оскверняет уст нечистым словом, тот и душу свою от скверны убережет.

Они молча прошли мимо булочной на углу Тьярднаргата и Вонарстрайти, но на этот раз сьера Бёдвар не обратил на булочную никакого внимания и не почувствовал ни малейшего аромата, который напомнил бы ему давно канувшие в Лету школьные годы, хворост покойной Вейги и Бернхёфтовы плюшки. Он до того углубился в свои мысли, что даже не заметил, какой дорогой они шли, пока не очутился перед украшенной золочеными римскими цифрами железной калиткой. Здесь жил Гвюдмюндюр, директор какой-то фирмы, а следующий дом был уже их, вернее, их и супружеской пары с нижнего этажа. Сьера Бёдвар решил взглянуть на крышу — действительно ли она проржавела, поднял руку поправить очки, и в эту минуту фру Гвюдридюр нарушила молчание.

— Надеюсь, ты не забыл, что сегодня вечером мы идем в гости? — спросила она. Сьера Бёдвар опять разволновался. Поднял палку, точно замахиваясь на кого-то.

— Это к кому же?

— К сьере Стейндоуру и Финне.

— Ну конечно! К этим!

— Неужели ты забыл? Он вчера заходил и пригласил нас сегодня вечером на чашку кофе.

— Тоже мне — счастье!

— Что такое? — изумилась фру Гвюдридюр.

— Я сказал: «Тоже мне — счастье!» — Ноздри сьеры Бёдвара затрепетали, словно он учуял вдруг какой-то неприятный запах. — И повторяю: «Тоже мне — великое счастье!»

Фру Гвюдридюр покачала головой.

— Как ты только можешь, — сказала она, едва сдерживаясь.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Как ты можешь так говорить о наших старых и добрых друзьях, ведь он твой школьный товарищ, а она моя родственница.

— Бр-р! — Сьера Бёдвар взмахнул палкой, точно отбиваясь от невидимого врага, от замогильного призрака: чур меня! — Этот…

И тотчас умолк, опомнился, прикусил язык. Это ничтожество! И эта глупая толстая корова! — думал он. Этот хвастун и дилетант, он сумел пробиться вперед, отчаянно работая локтями, сумел прибрать к рукам несколько теплых местечек, одно другого лучше, а в результате, выйдя несколько лет назад на пенсию, оказался весьма состоятельным человеком! Что писали о нем в газете, кажется за прошлое воскресенье? «Известный теоретик богословия сьера Стейндоур Йоунссон произнес вчера блестящую проповедь на тему о нравственном долге христиан перед обществом, основанным на демократии». Известный теоретик богословия! В те годы, в гимназии, никому и не снилось, что этот непроходимый тупица Доури, которого вечно выручали два классных отличника, поскольку ученье давалось ему плохо, добьется такого признания. Известный теоретик богословия! Он, разумеется, с самого начала усвоил манеру говорить громкими фразами, вещал с церковной кафедры так, словно был душеприказчиком самой святой троицы, словно пути господни ведомы были ему наперечет, словно всемогущий господь был наподобие оборотистого дельца, готового в любую минуту заключить выгодный контракт с каким угодно проходимцем. Наловчился произносить возвышенные тирады, исполненные высокопарного оптимизма, говорить с нажимом или же нарочито невнятно, что должно было знаменовать поэтический подъем и окрыленность духа, не хуже любого актера научился владеть голосом, заставляя его греметь под сводами церкви, умел, когда надо, вызвать у прихожан улыбку, умел говорить проникновенно, со слезой, или, наоборот, запинаться, точно не находя нужного слова. Он умел сделать себе рекламу, заставить говорить о себе, умел угодить властям независимо от их платформы — более правой или более левой, чем его собственная, — был способен заигрывать с представителями самых различных политических взглядов и течений. У него даже хватило ума не афишировать в открытую своих спиритических пристрастий, пока он находился на службе. Доури — известный теоретик богословия… Да, что и говорить, в его жизни не было черных дней, и, даже уйдя на покой, он не удалился от дел, несмотря на возраст. В газетах постоянно мелькают его статьи, недавно он выпустил мгновенно ставшую бестселлером книгу об одной из своих подопечных, некоей перезрелой фрёкен, наделенной телепатическими способностями, и наверняка строчит сейчас очередной пухлый том о таинственных явлениях, зафиксированных во время спиритических бдений у какого-нибудь шарлатана…

Друзья? Бр-р!

Сьера Бёдвар дрожал, как воробей, запутавшийся в силках и знающий, что ему не вырваться. Он смотрел на тихую улицу, на католический собор, на дома, окруженные садиками, а видел скучный вечер, который предстояло провести в доме известного теоретика богословия, битком набитом старыми и новыми подарками от прихожан — картинами, фотографиями, всевозможными изделиями из серебра, фарфора, хрусталя, керамики, меди, не считая многочисленных скульптур, а также резьбы по дереву, преподнесенных знаменитому теологу в знак особой признательности (в их числе были письменный стол и рабочее кресло, настольная лампа с фигурками ангелов и громадная чернильница, претендующая на изображение самого источника Мимира [9] Мимир — в древнескандинавской мифологии великан, охраняющий источник поэзии и мудрости. ) — Зато подарки в денежных купюрах, на которые паства в трех доверенных Доури приходах тоже отнюдь не скупилась, разумеется, не выставлены на всеобщее обозрение. У Доури очень рано обнаружились финансовые способности, он еще в молодые годы научился заботиться о собственном кошельке. Как-то так получалось, что всегда, когда надо было расплачиваться, кошелек у него оказывался пуст, словно нищенская сума. Сегодня вечером он, конечно же, примется разглагольствовать об общественной пользе, о благе отечества, будет расхаживать по комнате, болтая всякий вздор, а потом плюхнется в глубокое кресло, румяный, свеженький как огурчик (и это несмотря на все банкеты, на огромные количества поглощаемого им кофе и пирожных), дожидаясь, когда Финна, эта заплывшая жиром кубышка, с лицом, как коровье вымя, попросит его рассказать гостям об удивительных, потрясающих подтверждениях, полученных во время последнего спиритического сеанса у какого-нибудь ясновидящего Хафлиди или же телепатки Лёйги. Стоит кубышке только упомянуть одного из этих шарлатанов или обоих вместе, как теоретик богословия тотчас состроит благостную мину, голос его обретет подобающий тон: «Неоспоримые доказательства! Изумительный контакт!»