Джордж Мур - Эстер Уотерс

— …И через неделю я была уже на ногах. Просто чудеса, чего-чего только нам, женщинам, не выпадает на долю, просто вообразить невозможно… Я привела ребятишек повидаться с отцом. Он, бедняжка, прямо молится на них.

— Как ты себя чувствуешь, дружок? — спросила Эстер, опускаясь на стул возле койки Уильяма.

— Лучше, чем в пятницу, но если такая погода простоит еще, она меня доконает… Видишь, вон там две койки? Эти преставились вчера, и, говорят, трое не то четверо из тех, что на днях выписались из больницы, тоже померли.

Доктор подошел к постели Уильяма.

— Ну как, вы все же решили отправиться домой? — спросил он.

— Да, я предпочитаю умереть дома. Вы же мне ничем больше не можете помочь… Я хочу умереть дома, хочу повидать сына.

— Ты можешь повидать Джека и здесь, — сказала Эстер.

— Нет, лучше уж дома. Но тебе, видать, неприятно, что в доме будет покойник?

— Ах, Уильям, зачем ты так говоришь!

Больной мучительно закашлялся и в изнеможении откинулся на подушки.

Эстер пробыла с Уильямом все отведенное для посещения время. Говорить он не мог, но она знала, что ее присутствие ему приятно.

В четверг она приехала снова, чтобы забрать его домой. Он чувствовал себя немного лучше. Жена клерка снова весело трещала языком. Великан-рабочий по-прежнему лежал в своем углу, неподвижный, как изваяние. Эстер все поглядывала на него и с грустью думала: неужели у него совсем нет друзей, неужели никто не может пожертвовать часок и навестить его.

— А я уж было подумал, что ты не придешь, — сказал Уильям.

— Он у вас такой беспокойный, — сказала жена клерка. — Через каждые три минуты спрашивал, который час.

— Как ты мог подумать такое? — сказала Эстер.

— Сам не пойму… Ты ведь малость запоздала, верно?

— Это они от болезни становятся такими беспокойными, — сказала жена клерка. — Но мой бедняжка очень спокойный — не правда ли, голубчик?

Умирающий клерк не в силах был вымолвить ни слова, и его жена снова обратилась к Эстер:

— А как вы находите сегодня вашего?

— Да все так же… Хотя, может, и получше малость, покрепче, как будто. Да больно уж погода тяжкая. Я не знаю, вы-то откуда, а в наших местах и не видывали такого тумана. Я уж думала, не придется ли мне назад поворотить.

Тут расплакался младенец, и мамаша принялась расхаживать по палате из угла в угол, отчаянно трясти ребенка и громко его успокаивать, производя большой шум. Однако ребенок не унимался…

— Уже грудь просит! — сказала женщина. — В жизни не видала такого жадного до молока ребенка. — И, присев на стул, она расстегнула платье.

Вошел молодой доктор, женщина поспешно прикрыла грудь, но доктор попросил ее не смущаться и начал расспрашивать о новорожденном, Женщина показала ему царапину у ребенка на шее.

— Ужас как он орал сначала, — сказала она, — теперь ничего, заживает.

Доктор поглядел на клерка, который, казалось, едва дышал.

— Мне сегодня немножко лучше, благодарю вас, доктор.

— Ну и прекрасно, — сказал доктор и подошел к Уильяму.

— Вы твердо решили выписаться? — спросил доктор.

— Да, хочу домой. Хочу…

— Вам будет трудно в такую погоду. Лучше бы вы…

— Нет, спасибо, доктор. Я хочу домой. Вы были ко мне очень добры, сделали для меня все, что только можно. Но, значит, на то божья воля… Моя жена тоже очень благодарна вам.

— Да, да, я очень вам благодарна, сэр. Даже не знаю, как мне вас благодарить за вашу заботу о моем муже.

— Мне жаль, что я больше ничего не могу для него сделать. Но вам потребуется сиделка, чтобы одеть его. Сейчас я ее пришлю.

Когда они помогли ему подняться с постели, Эстер ужаснулась, увидав, как исхудал бедняга. От него остались только кожа да кости. Впалая грудь, торчащие ребра, ноги как спички, и эта невиданная слабость — она была страшней всего, из-за нее им никак не удавалось его одеть. Наконец они все же кое-как управились. Эстер зашнуровала один башмак, сиделка — другой, и, опираясь на руку Эстер, Уильям в последний раз обвел глазами комнату. Рабочий обернулся к нему и сказал:

— Прощай, друг.

— Прощай… Прощайте все.

Сынишка клерка прижался к юбке матери — его напугало, что такой большой дядя едва держится на ногах.

— Подойди и попрощайся с этим господином.

Ребенок застенчиво шагнул вперед, протянул ручонку. Уильям поглядел на бледное маленькое личико, кивнул отцу ребенка и повернулся к двери.

Когда они спустились с лестницы, Уильям сказал, что хотел бы поехать домой на омнибусе. Доктор и сиделка принялись его отговаривать, но он настаивал; наконец Эстер попросила его отказаться от своей затеи ради нее.

— Они так громыхают, эти колымаги, особенно если окошки отворены, поговорить нельзя.

Извозчик затрусил по Пиккадилли, и пока он не спеша поднимался по крутой улице, взгляд умирающего был прикован к цепочке фонарей, опоясывающих Грин-парк, подобно огонькам какого-то далекого селения, и Эстер подумала, не приводит ли это Уильяму на память Шорхем, — когда-то она сама так же вот смотрела издали на его огни… А быть может, он думает о том, что больше ему не доведется поглядеть на Лондон, и говорит себе: «Неужто никогда, никогда не увижу я больше Пиккадилли?» Они миновали Сент-Джеймс-стрит. Показалась площадь; толпа проституток, праздношатающиеся гуляки перед входом в ресторан «Критерион». Уильям слегка подался вперед, и Эстер разгадала его мысли: ему уже не суждено больше переступить порог этого ресторана. Извозчик свернул влево, и Эстер сказала, что он проедет через Сохо и, вероятно, под Олд-Кэмптон-стрит, мимо их старого дома. Так и случилось. Глаза Эстер и Уильяма встретились. Что за люди подают теперь виски и пиво в их заведении? Они услышали крик мальчишек-газетчиков:

— Победитель скачек! Победитель! Победитель!

— Сегодня скачки. Гладкие скачки, без препятствий — в этом году они теперь будут идти одни за другими.

Эстер ничего не ответила. Кеб катился дальше по асфальтовой мостовой. Уильям спросил:

— Джек ждет нас?

— Да, он приехал еще вчера.

Блумсбери была окутана густым туманом. Выйдя из кеба, Уильям закашлялся и, обессиленный, прислонился к решетке. Нужно было расплатиться с извозчиком, а Эстер все никак не могла найти деньги. Неужто никто не отворит дверь? Эстер удивилась, увидав, что Уильям сам поднимается по ступенькам и тянется к звонку, и, разыскав наконец мелкую монетку, она поспешила за мужем. Он не захотел, чтобы она помогла ему подняться по лестнице.

— Я сам. Иди вперед, я за тобой.

Останавливаясь через каждые три-четыре шага, чтобы перевести дыхание, Уильям медленно поднялся до первой лестничной площадки. Эстер предложила принести стул, чтобы он мог отдохнуть. Дверь отворилась, и в освещенном проеме появился Джек.