Марсель Эме - Вуивра

С пяти часов утра кюре кружился, как белка в колесе. С помощью трёх сестёр Муано, Ноэля Мендёра и кузнеца он расписал в ризнице порядок действий во время крестного хода и составил опись необходимого инвентаря. Три сестры подшивали оторвавшуюся бахрому на хоругви Жанны д’Арк, приводили в порядок одежду детей-хористов; мужчины чинили носилки, древко знамени, что-то строгали, что-то прибивали. Заботясь о материальных деталях, священник принимал такие меры, которые обещали наиболее надёжно обеспечить победу его ратям в их битве с бесом. Ещё с вечера его мысли занимала лакуна, обнаруженная им в его боевых порядках. Во-ле-деверская церковь располагала мощами какого-то святого. Это был обломок челюсти, который, скорее всего, никогда не пользовался в округе особенно большим доверием, а, может, слава его просто померкла, так как имя святого, когда-то являвшегося его обладателем, в памяти прихожан стёрлось. Получалось, что они в прямом смысле слова не знали, какому святому нужно молиться. Вуатюрье и радикалы в насмешку прозвали его Святой Челюстью. Мощи, естественно, должны были участвовать в крестном ходе, и священник остро ощущал неудобства этой безымянности, которая отнюдь не способствовала молитвенному энтузиазму прихожан. К середине утра его осенило, и он счёл, что озарение пришло к нему свыше. Позаимствовав шляпную булавку у одной из сестёр Муано, он наугад раскрыл свой требник и с закрытыми глазами ткнул этой булавкой в одну из страниц. «Попал в букву У», — сказал он, наклоняясь над книгой. «Святая Увгения!» — воскликнул кузнец. «Нет, — молвила старшая из сестёр Муано, — святая Урсула». Поскольку святая была девственницей, и кюре об этом знал, он не стал колебаться. «Господь сделал свой выбор, — сказал он, — святая Урсула». И тут же оценил всю важность этого откровения. Урсула была кроткой и благочестивой бретонской княжной, пастыршей любезного ей стада из одиннадцати тысяч дев, блиставшей своей верой и чистотой среди всех этих умерщвлённых гуннами девственниц, отчего её покровительство обретало особый смысл. Значит, лучшим, наиболее действенным его оружием станут невинность, чистота, белизна. План битвы созрел у него в мозгу мгновенно. Впереди, перед ним, пойдут одетые в белое дети-хористы. За ними, по возрастному принципу — маленькие девочки, тоже в белом, а посреди этой непорочной фаланги четыре причастницы этого года понесут раку с мощами святой Урсулы. За ними, после хоругви Жанны д’Арк, в порядке убывания девственности прошествуют сначала во-ле-деверские девушки, а потом и женщины, сплочённые вокруг хоругви святого Сердца Иисусова. Вдова Бейя, скорбная мать и живой упрёк преступлениям Вуивры, займёт место у всех на виду. И наконец замыкая шествие, пойдут мрачные и тяжеловесные пехотинцы-мужчины, чей проклинающий вопль прогремит, словно гром Господень, над осквернёнными бесом местами. Священник в ризнице принялся громогласно отдавать приказы. Ноэль Мендёр и кузнец вскочили на велосипеды, а сёстры Муано, подхватив подолы своих платьев, бегом рассредоточились по округе с тем, чтобы поднять по тревоге молодёжь и распространить благую весть о святой Урсуле.

Стоял полдень, и Вуатюрье, собиравшийся приступить к обеду, получил эту новость, поразившую его прямо в сердце. Только что случилось чудо, благодаря которому стало известно имя святой, которой принадлежала челюсть-реликвия. В то время, как священник молил Господа в ризнице, чтобы он соизволил устранить анонимность мощей, его требник сам, без чьего-либо участия раскрылся, и пробежавшая по страницам огненная полоса указала буквы, позволявшие составить имя достославной мученицы. Вуатюрье, шатаясь, вышел из кухни и уединился в своей комнате. Он чувствовал, как над ним нависает тяжкая десница Господа, беспощадного к радикальной партии и к фанфаронам безбожия. Пришла пора страшного отмщения. Святая Урсула выплыла из мрака и забвения, чтобы покарать негодяя, пытавшегося издеваться над её именем, называя её Святой Челюстью. Вуатюрье, преклонив колени на коврике перед кроватью, подводил баланс своим преступлениям, смиренно обвинял себя, просил прощения у Господа и у Святой Урсулы. Но при этом, несмотря на истерзанное, сокрушённое видением кары сердце, он всё ещё цеплялся за лживый, безбожный светский рай и вполголоса молил своего депутата о поддержке: «Господин Флагус, не бросайте же меня! Господин Флагус!»

Утром небо было покрыто облаками, но после полудня, в первом часу, оно стало ярко-голубым. Первый раз Реквием прозвонил в большой церковный колокол, чтобы известить прихожан о крестном ходе. Он согласился почти непрерывно звонить всё время, пока будет продолжаться процессия. Чтобы укрепить могильщика в его благих намерениях, Ноэль Мендёр принёс ему от священника два литра вина.

— Поблагодари священника, — сказал Реквием, — но вообще-то не стоило. Я ведь не пью.

Он взял бутылки, поставил их в прохладное место на лестнице колокольни и добавил:

— Два литра — это не так уж много для тех трёх часов, в течение которых мне нужно будет звонить. Что такое два литра вина, когда нам жарко?

— Тут ворчать нечего, — сказал Ноэль, — всё-таки вина надо пить столько, сколько нужно. Лишний стакан пропустишь, и дело начинает валиться из рук. Вот о чём надо думать.

— Разумеется, — согласился Реквием. — Это же я просто так говорю. Я ведь не пью.

В половине третьего, как и было намечено, процессия вышла из церкви. Громко трезвонили колокола. Нести крест, открывая шествие детей-хористов, поручили сыну почтальона, хотя он уже вышел из детского возраста. Его избрали как раз потому, что путь был слишком далёк, а крест — тяжёл. Но пришла Большая Мендёр и честно известила священника о том, что на неделе она лишила мальчика невинности. Так что сыну почтальона пришлось снять надетое на него платье и участвовать в крестном ходе в рядах мужчин. Отец дал ему оплеуху, попрекнув зловещим стечением обстоятельств, которое сейчас отбросило его в хвост процессии, а в один прекрасный день доведёт и до тюрьмы. Что же касается Большой Мендёр, то после долгих колебаний кюре поручил ей нести хоругвь Святого Сердца. И не потому, что хотел оказать честь этой беспутной и четырежды разведённой женщине, а потому, что с согласия самой Мендёр решил во что бы то ни стало занять ей руки и ум, дабы она не могла воспользоваться сообщничеством леса и не внесла беспорядок и соблазн в ряды мужчин. Впрочем, все поняли, каким намерением он руководствовался, и восхитились его мудростью.

Посреди деревни, у большого креста из кованого железа, где был сооружён алтарь из цветов, процессия остановилась. Мужчины и женщины громко скандировали: «Да здравствует Иисус! Да здравствует Святой Крест!» Прихожане пели с волнением и ликованием. Порядок проведения церемонии, цветы, белые одежды детей, осознание шествующими того, что они участвуют в прекрасном празднике и творят его, возвысило их до ощущения благоговейной радости. Никто не фальшивил, и часто голоса звучали довольно слаженно. Доминировали торжественные и низкие голоса мужчин, оплакивавших страдания и смерть Христа. А нежные и пронзительные голоса женщин просачивались сквозь мужское пение, подобно тому как надежда просачивается сквозь тень смерти. Вуатюрье, запершийся в своей комнате, чтобы не искушать себя зрелищем процессии, не мог не слышать песнопений, и был потрясён их торжественной грустью. Будучи не в силах удержаться, он наспех оделся и оседлал свой велосипед. Когда он нагнал процессию, её первые ряды уже входили в лес. Девочки пели «Аве, Мария».