Франсуа Мориак - Черные ангелы

В глубине одной из комнат светился ночник у постели отца. Открытое окно перегораживал черный силуэт. Кюре сидел, должно быть, на подоконнике, опершись затылком о раму, и профиль его китайской тенью выделялся на освещенном фоне. Ворот сутаны был расстегнут, голова чуть запрокинута. «Воздухом дышит», — подумал Андрес. Действительно, сидящая фигура священника ничем не выдавала его внутренних терзаний. Только что он битый час успокаивал больного: тот готовился к причастию, но то и дело, вспомнив еще какой-нибудь проступок, впадал в панику и ощущал потребность исповедаться снова. Аббату Форка с трудом удавалось его утихомирить. Сейчас убийца лежал и улыбался небесам.

Ален подошел к окну, совершенно обессиленный. Всю свою веру, надежду, любовь он вложил в этого человека, и сам теперь чувствовал себя опустошенным. Тут, поблизости — камнем докинуть можно — завихрялась вода Бальона над омутом, куда Градер выбросил лопату. Шелестели тополя на берегу, а когда ветер стихал, кюре слышал перекличку двух соловьев. Ночь жила и дышала во сне. Ее дыхание касалось волос Алена, доносило до него с реки запах дикой мяты, а из поселка — благоухание жасмина и отцветающей сирени. Справа, из угла комнаты, прерываемый кашлем и стуком плевательницы о ночной столик, лился неразборчивый шепот, в котором выделялись слова: «Помилуй меня, грешного».

Убийца и искуситель отходил в вечность в мире и покое. В радости. А целомудренный юноша, приютивший его, спасший от отчаяния и отпустивший ему грехи, ощущал в душе волнение, чуть ли не тревогу. Если бы речь шла о каком-то определенном соблазне, он подавил бы его в зародыше. Но тут он и сам не мог объяснить, что за смутная тоска переполняла его сердце и почему ему хотелось плакать. В его чувствах не было ничего дурного, от чего ему следовало бы отшатнуться или хотя бы покраснеть… И все же он пребывал в смятении: он не ощущал присутствие Бога, утратил контакт с Ним… Не совсем, конечно: в глубине его души по-прежнему жила любовь, она не покинула его… Просто сердце его повернулось в эту минуту к тому, что тоже существует реально: к этой тихой ночи, насыщенной ароматами жизненных соков. В комнате умирал человек, который всегда подчинялся велениям плоти, исполнял все ее требования, дошел до убийства, и тем не менее он засыпал в объятиях Божьих. Он оканчивал жизнь в мире… «Господи, — думал Ален, — я с самого начала принадлежал Тебе, Ты владел мной безраздельно, и я без сожаления заглушу тот трепет, что пробудила во мне эта ночь, задушу его столько раз, сколько понадобится, потому что люблю только Тебя».

Ален повернул голову на звук скрипнувшей двери, увидел Андреса, слез с окна и взял юношу за руку. Тот озирался по сторонам, смотрел не на постель, где дремал отец, а на комнату, зная, что это комната Тота. Священник разгадал его мысли, почувствовал, как внутри у него вызревает досада, как пускает ростки ненависть, но тотчас осознал это — он привык держаться настороже — и всеми силами постарался подавить в себе животные инстинкты. Он с улыбкой отвечал на вопросы, которые вполголоса задавал Андрес, однако вкрадчивый голосок шептал ему:

«Посмотри, как он наслаждается тем, что попал в эту комнату… Отец его нисколько не волнует. Он думает о ней, о Тота… Рисует ее в своем воображении… Ему не нужно ничего домысливать… Никто не знает ее лучше него. Никто!»

— Как вы бледны, — сказал Андрес. — Вам нехорошо?

Вместо ответа Ален сжал зубы и покачал головой. Потом сказал, что ему не хватает воздуху, и возвратился к окну, а Андрес сел у постели отца. Соловьи уснули, стих шелест тополей. «Неужели я поддался ненависти? — с беспокойством спрашивал себя кюре. — Неужели благодать оставила меня?» Сможет ли он служить литургию через несколько часов? «Почему бы не отменить ее? Лучше тебе не входить утром в алтарь, — шептал голос. — Если есть сомнения, воздержись…» Но как объяснить это Лассю? Ален в смятении цепляется за свое обычное правило: положиться на волю Божью, пусть вопреки рассудку… Но в случае святотатства, какая же Божья воля? Безупречная память подсказывает ему строки Евангелия: «Друг, как ты вошел сюда не в брачной одежде? Слуги схватили его и бросили во тьму внешнюю…»

Тем временем больной проснулся и вполголоса разговаривал с Андресом. Терзаемый искушением кюре, слышал его слова: «Я умираю в мире, дорогой Андрес, — повторял Градер. — Такого покоя я и представить себе не мог!» Душа Алена стенала: неужели он обманут? Какая злая шутка! Какая насмешка! Убийца будет спасен, а сам он погибнет… На поверхности его души кипела буря, но из глубин пробивался другой голос, пока еще приглушенный расстоянием; продираясь сквозь бездну сомнений и тревог, он доходил до самого сердца: «Я здесь, не бойся ничего. Я с тобой навсегда».

Молодой священник прислонился вспотевшей головой к перекладине окна. (Сколько раз во время ночных бдений он смотрел на крест оконной рамы, воздвигнутый в ночи, и молился на него!) В лоб ему вонзался огромный гвоздь, и теплая кровь, стекающая с ног Христа обагрила его волосы. Для этого крещения он и рожден. Любовь душила его. Он закрыл глаза.

Градер окликнул его; священник вздрогнул, подошел к кровати. Андрес, склонив голову, стоял поодаль.

— Чем я могу отплатить на земле за то, что вы мне дали? Я получил обещание сына… Вы понимаете, о чем я? Не бойтесь ничего с его стороны. Ведь так, Андрес? Подтверди…

Андрес кивнул, не поворачивая головы. В комнате воцарилась глубокая тишина.

— Я посижу с ним, — сказал кюре. — Идите спать. Я привык.

Андрес поцеловал отца в лоб. Ален проводил его вниз, открыл задвижку. Они стояли лицом к лицу на стоптанных ступеньках, до мельчайшей прожилки освещенных луной. И одного взгляда, одного рукопожатия хватило им, чтобы понять, как они любят друг друга.

Русскому читателю повезло с Мориаком: его самые знаменитые романы «Тереза Декейру» (1927) и «Клубок змей» (1932) были опубликованы у нас сразу после их выхода во Франции. Мориака переводили много и в советские времена, и совсем недавно. Правда, поначалу у нас полюбили довольно искаженный образ романиста, основанный исключительно на его «антибуржуазности». В действительности Мориака, писателя-христианина, прежде всего интересовала неповторимая судьба отдельной человеческой души. Со временем наше представление о нем изменилось, хотя по-прежнему остается неполным — ведь многое из огромного литературного наследия Мориака в России неизвестно.

Роман «Черные ангелы» (1936) публикуется на русском языке впервые. Читатели погружаются в особую мориаковскую атмосферу, навеянную, в частности, хорошо знакомым по прежним произведениям Мориака аскетическим пейзажем бордоских ланд. Кажется, мы бывали здесь неоднократно, даже знаем кое-кого из местных жителей: соседи Дю Бюшей, Пелуэры и Фронтенаки, уже встречались нам в других романах. Скупые краски, приглушенные туманом или вечерними сумерками. Замкнутая жизнь помещичьего дома, где, невидимая для посторонних глаз, уже в который раз у Мориака, разыгрывается семейная драма из-за наследства.