Элизабет Гаскелл - Север и Юг

Маргарет сидела с рукоделием в гостиной миссис Хейл. Она хотела помочь матери переодеться к обеду и позже пойти навестить Бесси Хиггинс. Девушка старательно гнала прочь все воспоминания о семье Торнтон. И все же мысли текли своим чередом, не повинуясь ее воле, и время от времени жаркий румянец окрашивал ее щеки, внезапный, будто солнечный луч меж быстрых дождевых облаков, проплывающих над морем.

Диксон очень тихо открыла дверь и подошла на цыпочках к Маргарет, которая сидела у занавешенного окна:

— Пришел мистер Торнтон, мисс Маргарет. Он ждет внизу.

Маргарет уронила шитье на колени:

— Он спрашивал меня? Разве папа еще не пришел?

— Он спрашивал вас, мисс, а хозяина нет дома.

— Хорошо, я спущусь к нему, — тихо ответила Маргарет.

Но почему-то она немного задержалась в комнате, прежде чем выйти навстречу гостю.

Мистер Торнтон стоял у окна спиной к двери, как будто внимательно наблюдая за улицей. Но на самом деле он просто пытался преодолеть страх. Его сердце учащенно билось при одной мысли о том, что она должна вот-вот войти. Он не мог забыть прикосновение ее рук, ощущая его так ясно, словно она так и не разжимала их, словно они все еще были там, на крыльце. Но теперь воспоминание о том, как Маргарет защищала его, вызывало дрожь во всем теле, и вся его решимость, вся сила самообладания таяли, как воск от огня. Он боялся и в то же время больше всего на свете желал выйти ей навстречу, раскрыв руки, без слов прося ее подойти и укрыться в его объятиях, как она сделала это днем раньше, но теперь он ни за что не оттолкнул бы ее. Его сердце билось громко и часто. Сильный мужчина, он страшился того, что должен сказать, и того, как она примет его слова. Быть может, она скромно опустит голову, покраснеет, затрепещет и позволит обнять себя, позволит даровать ей покой и приют. Одно мгновение он сгорал от нетерпения при мысли, что она так и поступит, а в следующее мгновение пугался жестокого отказа, боялся, что она одним словом перечеркнет его будущее, их будущее. Сама мысль об этом причиняла такую боль, что он просто запретил себе думать. Он вздрогнул, почувствовав, что в комнате еще кто-то есть, и обернулся. Маргарет вошла так тихо, что он не услышал. Его слух отчетливее различал шум улицы, чем ее медленные движения и шорох муслинового платья.

Она встала у стола, не предложив ему сесть. Ее веки были полуопущены, губы приоткрыты, обнажая белую тонкую линию зубов. Она не двигалась, лишь медленное и глубокое дыхание расширяло тонкие и красивые ноздри. Тонкая кожа, мягкая линия скул, яркий контур рта, ямочки на щеках — на всем сегодня был заметен отпечаток усталости. Густая волна темных волос, зачесанных на виски, чтобы скрыть последствия удара, усиливала бледность лица. Ее руки безвольно опустились, но голова, несмотря на поникший взор, была по-прежнему гордо откинута назад. Она выглядела как узница, ложно обвиненная в отвратительном преступлении, возмущенная обвинением настолько, что не может найти слов для оправдания.

Мистер Торнтон поспешно шагнул ей навстречу, опомнился и, решительно подойдя к двери, которую она оставила открытой, закрыл ее. Затем, вернувшись, встал напротив Маргарет, запечатлевая ее прекрасный образ в памяти, прежде чем он осмелится потревожить и, возможно, рассердить ее.

— Мисс Хейл, вчера я был очень неблагодарным…

— Вам не за что меня благодарить, — ответила Маргарет, прямо и открыто глядя на него. — Я полагаю, вы считаете себя обязанным поблагодарить меня за то, что я сделала. — Несмотря на гнев, на лице Маргарет выступил густой румянец, а в глубине глаз вспыхнул огонь, который не погас, даже когда она серьезно и пристально взглянула на мистера Торнтона. — Это был только природный инстинкт, любая женщина сделала бы то же самое. В минуту опасности мы всегда полагаемся на преимущество нашего пола — его неприкосновенность. Скорее я должна, — сказала она поспешно, — извиниться перед вами за свои безрассудные слова, из-за которых вы подверглись опасности.

— Меня заставили так поступить не ваши слова, а истина, которая в них заключалась, как бы вы ее ни выразили. Но сейчас я не отступлю, вам не избежать выражения моей глубокой благодарности, моей… — Мистер Торнтон был уже на грани признания. Но он не стал говорить в пылу страсти, он взвешивал каждое слово. Справившись со своими чувствами, он остановился на полуслове.

— Я не пытаюсь ничего избежать, — ответила Маргарет. — Я просто говорю, что вы не обязаны меня благодарить. И могу добавить, что любое выражение благодарности неприятно мне, поскольку я чувствую, что не заслуживаю его. Но если это освободит вас от надуманного долга, говорите.

— Я не желаю быть освобожденным от этого долга, — сказал мистер Торнтон, задетый ее спокойствием. — Надуманный или ненадуманный, для меня не важно, я просто знаю, что обязан вам жизнью. Да! Улыбайтесь и считайте это преувеличением, если хотите. Я верю в это, потому что это добавляет ценности моей жизни, если я думаю… О мисс Хейл! — продолжал он, понизив голос до нежного шепота, от которого она задрожала. — Думаю, что всякий раз в счастливые мгновения своей жизни я буду говорить себе: «Всей радостью в жизни, всей гордостью за честный труд в этом мире, самим ощущением бытия я обязан ей!» И эта мысль удваивает мою радость, она заставляет меня светиться от гордости, она обостряет мои чувства до такой степени, что я уже не знаю, боль это или наслаждение. Мысль о том, что я обязан жизнью той… Нет! Вы должны услышать, и вы услышите! — сказал он, шагнув вперед с твердой решимостью. — Той, которую я люблю, как ни один мужчина в мире не любил женщину.

Мистер Торнтон крепко сжал ее руку. Он тяжело дышал, ожидая ее ответа. Услышав холодность в голосе Маргарет, он отпустил ее руку с негодованием. Ее тон был ледяным, а сами слова — невнятными, как будто она с трудом их подбирала.

— Меня потрясло то, как вы со мною говорили. Это возмутительно. Я ничего не могу поделать с собой. Возможно, я бы не была так возмущена, если бы разделяла чувства, о которых вы говорили. Я не хочу вас обидеть. Нам следует говорить тише — мама спит, — но ваша манера оскорбительна…

— Вот как! — воскликнул он. — Оскорбительна?! Я достоин сожаления.

— Да! — с достоинством ответила она. — Я оскорблена, и, полагаю, справедливо. Вы, кажется, вообразили, что мой поступок вчера, — на лице Маргарет снова появился густой румянец, но на этот раз ее глаза пылали негодованием больше, чем стыдом, — имел отношение лично к вам и что вы можете прийти и поблагодарить меня, вместо того чтобы понять, как понял бы настоящий джентльмен… Да! Джентльмен! — повторила она, вспомнив, как они говорили об этом слове всего несколько дней назад. — Что любая женщина, достойная называться женщиной, воспользовалась бы привилегиями своего пола и вышла бы защитить человека, который находится в опасности.