Элизабет Гаскелл - Жены и дочери

Результатом переговоров Осборна с двумя докторами стали определенные предписания, которые, казалось, должны были пойти ему на пользу, и которые, по всей вероятности, принесли бы ему еще больше пользы, если бы он смог освободиться от воспоминаний о своей терпеливой женушке, что живет в одиночестве возле Винчестера. Он ездил к ней при любой возможности, и благодаря Роджеру, теперь у него было больше денег, чем прежде. Он по-прежнему избегал, а, возможно, все больше и больше уклонялся от того, чтобы рассказать отцу о своей женитьбе. Какой-то физический инстинкт неосознанно заставлял его страшиться волнения. Если бы он не получил денег от Роджера, он был бы вынужден рассказать обо всем отцу и просить у него необходимую сумму, чтобы обеспечить жену и будущего ребенка. Но достаточное количество средств на руках и тайное, хотя и мучимое угрызениями совести убеждение, что пока у Роджера водятся деньги, он может рассчитывать на их половину, заставляли его еще больше, чем прежде сопротивляться тому, чтобы раскрыть отцу свой секрет, и тем самым рассердить его. «Еще не сейчас, еще не теперь», — продолжал он говорить и Роджеру, и себе. «Со временем, если у нас родится мальчик, я назову его Роджером»… и затем возникшие мечты поэтического и романтического примирения между отцом и сыном через ребенка, отпрыска запретного брака, становились для него все более реальными, и, во всяком случае, они предотвращали неприятное. Он заглаживал свою вину за то, что брал так много из стипендии Роджера, думая, что если Роджер женится, он потеряет источник дохода. И все же Осборн не строил никаких препятствий на пути этого события, скорее даже ускорял его, содействуя всеми возможными способами, чтобы его брат виделся с дамой своего сердца. Благодаря этому, Осборн убедил себя в собственном великодушии.

Мистер Престон поселился в своем новом доме в Холлингфорде; мистер Шипшэнкс предался величавой праздности в доме своей замужней дочери, которая проживала в главном городе графства. Его преемник с энергией погрузился во всякого рода улучшения и кроме прочего принялся осушать участок дальней пустоши — кусок необработанной земли лорда Камнора, что примыкал к владениям сквайра Хэмли. Это был тот самый участок, на который сквайр получил правительственный грант, но который теперь стоял заброшенным, он был осушен только наполовину: штабеля замшелых труб и ряды выкопанных борозд свидетельствовали о прекращенных работах. Сейчас сквайр не так часто ездил в этом направлении, но хижина человека, который служил здесь егерем в более благоприятные времена, когда Хэмли могли позволить себе заготавливать дичь, располагалась рядом с землей, поросшей тростником. Егерь — старый слуга и арендатор — был болен и послал в поместье письмо, прося встречи со сквайром, не для того, чтобы открыть ему какую-то тайну или сказать что-то особенное, но всего лишь из феодальной преданности; казалось, что умирающий получит утешение, если пожмет руку и еще раз взглянет в глаза господина и хозяина, которому служил он сам, и чьим предкам его собственные прародители служили столько поколений. И сквайр, как и старый Сайлас, оказался приверженцем старых традиций. Хотя он ненавидел участок земли, на котором стояла хижина Сайласа, но, получив известие, он немедленно распорядился оседлать ему лошадь.

Подъезжая к участку, он представил, как слышит звук инструментов, гул множества голосов, как, бывало, слышал их пару лет назад. Удивившись, он прислушался. И в самом деле, там раздавался звон железа, тяжелый, последовательный стук опрокидываемых тачек, нагруженных землей, крики и возгласы рабочих. Но не на его земле трудились нанятые рабочие, а на заросшем камышом глинистом выгоне. Он знал, что эта земля находилась в собственности лорда Камнора, и он знал, что лорд Камнор и его семья («мошенники виги!») выделялись в свете и богатством, и положением, а Хэмли шли ко дну. И тогда вопреки благоразумию в сквайре вскипела злость при виде того, что делал его сосед, и что он сам не в состоянии был сделать, и потому что тот был из вигов. А ведь семья лорда Камнора живет в графстве лишь со времен королевы Анны. Он разозлился слишком сильно, чтобы поинтересоваться, а не воспользовались ли рабочие его трубами, что лежали так удобно близко, под рукой. Все эти мысли, сожаления и раздумья пронеслись у него в голове, пока он подъезжал к хижине; спешившись, сквайр предоставил свою лошадь заботам паренька, который до этого строил с младшей сестрой домики из пресловутых труб. Это был внук старого Сайласа, и он мог расколотить грубые красные глиняные трубы на куски — целый штабель — одну за одной, а сквайр не сказал бы ни слова. Лишь бы ни одной из них не досталось рабочим лорда Камнора. Нет! Ни одной!

Сайлас лежал в похожем на чулан закутке, что открывался из гостиной. Маленькое окно, из которого проникал свет, выходило прямо на так называемый «торфяник»; днем клетчатую занавеску отодвигали в сторону, чтобы он мог наблюдать за продвижением работ. Вокруг старика была чистота, и, несмотря на близость смерти, великого уравнивателя, именно рабочий первым сделал движение и протянул свою мозолистую руку сквайру.

— Я знал, что вы придете, сквайр. Ваш отец приходил повидать моего, когда тот умирал.

— Полно, полно, дружище! — произнес сквайр, как всегда слегка волнуясь. — Не говори о смерти. Мы скоро поставим тебя на ноги, не бойся. Тебе прислали немного супа из поместья, как я приказал?

— Да, да, у меня есть все, что мне захотелось бы съесть и выпить. Молодой сквайр и мастер Роджер были здесь вчера.

— Да, я знаю.

— Но мне уже недолго осталось. Мне бы хотелось, чтобы вы присмотрели за укрытиями в Западной Рощице, сквайр. Там, в утеснике, [90] Утесник — довольно высокий колючий кустарник из семейства бобовых. вы знаете, где была нора у старой лисы… там она принесла большой выводок. Вы вспомните, сквайр, хотя и были тогда юношей. Я смеюсь, когда вспоминаю о ее проделках, — из-за слабой попытки засмеяться, на него напал неистовый приступ кашля, встревоживший сквайра, который подумал, что старик больше никогда не сможет вздохнуть. Услышав, как Сайлас кашляет, его невестка подошла и объяснила сквайру, что эти приступы случаются довольно часто, и она полагает, что вскоре один из них убьет ее свекра. Она легко высказала свое мнение в присутствии старика, который обессиленно лежал на подушке и дышал с трудом. Бедняки признают неотвратимость приближения смерти намного проще, нежели это принято среди более образованных людей. Сквайра потрясло жестокосердие, как он определил его, но сам старик получал много нежности и доброты от своей невестки, и то, что она сказала, не явилось для него большей новостью, чем тот факт, что завтра снова встанет солнце. Он больше беспокоился о том, как продолжить свой рассказ.