Элизабет Гаскелл - Жены и дочери

— В конце концов, его путешествия не так дорого обходятся, — сказал как-то сквайр Роджеру. — Обычно он приходил и просил у меня двадцать, а теперь просит пять. Но он и я, мы не находим общего языка, вот что с нами! Мой словарь (только он назвал его «словар») понимают неправильно из-за этих пресловутых долгов… которые он никогда не объяснит мне и не расскажет о них… он всегда держит меня на почтительном расстоянии, когда я заговариваю об этом… он отталкивает, Роджер… меня, своего старого отца, которого любил больше всех, когда был маленьким.

Сквайр так часто задумывался об этом таинственном молчании, что постоянно размышляя над одной и той же темой, он становился более замкнутым и мрачным, чем при общении с Осборном, негодуя из-за того что сын отвергает его любовь. Столь часто, что Роджер, который не желал быть вместилищем жалоб отца на Осборна, был вынужден прибегать к отвлекающему средству — к обсуждению дренажных работ. Сквайр очень остро воспринял слова мистера Престона об увольнении рабочих; они повторяли упреки его собственной совести, хотя он неоднократно повторял Роджеру:

— Я ничего не мог поделать с этим… что я мог? У меня иссякли все наличные… мне хотелось, чтобы земля высохла так же, как я сам, — слова, которым он печально улыбнулся, вырвались у него прежде, чем он сам их осознал. — Что я должен был делать, Роджер, я спрашиваю тебя? Я знаю, я был в ярости… я много сделал, чтобы стать таким… и может быть, я не подумал о последствиях, как мне следовало сделать, когда я отдал им распоряжение уходить. Но я не мог бы поступить иначе, даже если бы хладнокровно размышлял в течение года. Последствия! Я ненавижу последствия; они всегда против меня, всегда. Я настолько связан, что не могу удрать, и вот «последствие» того, что имеешь собственность так чертовски хорошо обустроенную. Мне бы хотелось никогда не иметь предков. Да, смейся, сынок! Мне радостно видеть, как ты смеешься, после вытянутого лица Осборна, которое при виде меня всегда вытягивается еще больше!

— Послушайте, отец! — внезапно произнес Роджер. — Как-нибудь я найду деньги для дренажных работ. Доверьтесь мне, дайте мне два месяца, чтобы начать действовать, и у вас будет немного денег, во всяком случае, для начала.

Сквайр посмотрел на него, и его лицо осветилось, как у ребенка, которому пообещал удовольствие тот, кому он мог доверять. Он посерьезнел, но, однако, сказал: — Но как ты справишься? Это достаточно тяжелая работа.

— Не беспокойтесь. Я справлюсь… на первых порах около сотни… я не знаю, как… но помните, отец, я — старший рэнглер и «многообещающий молодой писатель», как назвали меня в той рецензии. О, вы не знаете, какой прекрасный парень достался вам в сыновья. Вам стоит прочитать ту рецензию, чтобы узнать обо всех моих замечательных достоинствах.

— Я знаю, Роджер. Я слышал, как об этом говорил Гибсон, я заставил его рассказать мне. Я бы понял ее лучше, если бы они называли животных по-английски, а не вставляли в нее так много своих французских словечек.

— Но это был ответ на статью французского автора, — защищался Роджер.

— Я бы оставил его в покое! — настоятельно сказал сквайр. — Нам пришлось бить их, и мы сделали это при Ватерлоо. Будь на твоем месте, я бы не унижался, отвечая на их ложь. Но я справился с заметкой, несмотря на все их латинские и французские слова. Я это сделал, и если ты сомневаешься во мне, просто посмотри в конец огромного гроссбуха, переверни его и ты найдешь, что я переписал замечательные слова, которые они сказали о тебе: «внимательный наблюдатель», «англичанин с крепкими нервами», «подающий надежды философ» О! Я могу произнести их почти наизусть, всякий раз, когда я расстроен безнадежными долгами или счетами Осборна или запутался в расчетах, я переворачиваю гроссбух и выкуриваю трубку, пока читаю эти выдержки из рецензии, в которых говорится о тебе, сынок!

Роджер перебрал в уме много планов, с помощью которых он мог бы получить достаточно денег для достижения желаемой цели. Его экономный дед, занимавшийся торговлей в городе, сохранил несколько тысяч и оставил их своей дочери при условии, что если она умрет раньше своего мужа, тот сможет воспользоваться пожизненными процентами с этой суммы, а в случае смерти обоих супругов их второй сын не вступит в право наследования, пока ему не исполнится двадцать пять лет, а если и он умрет, не достигнув этого возраста, деньги, что достались бы ему, перейдут к одному из его кузенов с материнской стороны. Короче говоря, старый торговец предпринял столько мер предосторожности относительно своего наследства, словно у него были десятки тысяч. Конечно, Роджер мог бы проскользнуть сквозь все эти сети, застраховав свою жизнь до достижения указанного возраста, и, возможно, любой юрист предложил бы ему сделать подобный шаг. Но ему не нравилось, что посторонние узнают о том, что его отец испытывает недостаток в деньгах. Он получил копию завещания деда в Коллегии юристов по гражданским делам и подумал, что все возможные случайности, оговоренные в нем, откроются свету природы и здравого смысла. Он немного ошибался, но, тем не менее решил, что деньги, которые у него будут, послужат для того, чтобы выполнить обещание, данное отцу, и для скрытой цели — привносить в жизнь сквайра некую заинтересованность, чтобы отвлечь его от сожалений и забот, от которых он почти пал духом. «Роджер Хэмли, старший рэнглер и член научного общества Тринити, предлагавший наивысшую цену за ремесло, каким бы простым оно не было», сейчас снизошел до роли обычного покупателя на торгах.

Иных трудностей на этот раз Роджеру добавил Осборн, наследник поместья, у которого должен был родиться ребенок. Собственность Хэмли была закреплена за «наследниками мужского рода, родившимися в законном браке». Был ли брак законным? Осборн, казалось, никогда в этом не сомневался — на самом же деле, он дважды задумывался об этом. И если он, муж, не сомневался, насколько же меньше сомневалась в этом Эми, его доверчивая жена? К тому же, кто скажет, сколько страданий в будущем могли доставить намеки на незаконность? Однажды вечером Роджер, сидя рядом с беззаботным и безвольным дилетантом Осборном, начал расспрашивать его о подробностях женитьбы. Подсознательно Осборн знал, что имеет в виду Роджер. Не то чтобы ему не хотелось соблюсти истинную законность по отношению к жене, просто он был так нездоров в то время, что ненавидел, когда его беспокоили. Это было похоже на припев скандинавской прорицательницы Грея: «Мой покой не нарушайте». [96] Строка из стихотворения английского поэта Томаса Грея (1711–1771) «Нисхождение Одина». Предыдущая строка гласит: «И уста без сил смолкают».