Элизабет Гаскелл - Жены и дочери

Советом может пользоваться тот, у кого есть французская жена, но не англичанин, который подумывает об английской жене.

Выбор этой песни был весьма неуместен, знай об этом миссис Гибсон. Осборн и Роджер, зная, что жена первого — француженка, и зная, что им обоим это известно, чувствовали себя вдвойне неловко, тогда как Молли была настолько смущена, словно это она сама тайно вышла замуж. Тем не менее, Синтия пела шаловливую песенку, а ее мать улыбалась в полном неведении, какое значение эти слова могли иметь для ее гостей. Осборн неосознанно подошел и встал позади Синтии, как только она села за пианино, чтобы быть готовым переворачивать ей ноты, если потребуется. Он держал руки в карманах, сосредоточив взгляд на ее пальцах. Его лицо омрачалось при всех веселых остротах, которые она так игриво пела. Роджер выглядел более мрачным, чем его брат, поскольку был смущен неловкостью ситуации. Он поймал встревоженный взгляд Молли, заметил, как она изменилась в лице, и понял, что она переживает это затруднение сильнее, чем нужно. Он подошел, сел рядом с ней и прошептал: «Слишком поздно предупреждать, не так ли?»

Молли посмотрела на него, он наклонился к ней, и она ответила тем же тоном:

— О, мне так жаль!

— Не стоит. Он не станет долго об этом тревожиться. Мужчина должен отвечать за последствия, когда ставит себя в ложное положение.

Молли не смогла найти ответ на эти слова, поэтому она опустила голову и продолжала молчать. И тем не менее, она заметила, что Роджер не изменил своей позы и не убрал руку со спинки стула, и любопытство заставило ее выяснить причину его неподвижности, она, наконец, посмотрела на него, и увидела, что его взгляд сосредоточен на паре возле пианино. Осборн что-то увлеченно говорил Синтии, ее серьезные глаза смотрели на него снизу вверх с выражением мягкого внимания, а прекрасные губы были полуоткрыты, словно она желала, чтобы он прекратил говорить, а она могла ответить.

— Они говорят о Франции, — сказал Роджер в ответ на молчаливый вопрос Молли. — Осборн хорошо знает эту страну, а мисс Киркпатрик училась там в школе, вы знаете. Это очень интересно, может, мы подойдем поближе и послушаем, о чем они говорят?

Вопрос был задан вежливо, но Молли подумала, что было бы лучше подождать, пока она ответит. Вместо того чтобы ждать, Роджер подошел к пианино и прислонился к нему, намереваясь присоединиться к легкой, веселой беседе и услаждая свой взор, поскольку осмелился смотреть на Синтию. Молли вдруг почувствовала, что вот-вот расплачется — мгновение назад он был рядом с ней, говорил так мило, обращаясь лично к ней, а теперь казалось, что он почти забыл о ее существовании. Она думала, что все это неправильно, и преувеличивала для себя эту неправильность; «ничтожная», «завидующая Синтии», «злобная» и «эгоистичная» — этими словами она продолжала укорять себя, но это не принесло пользы, она осталась такой же испорченной, какою и была.

Миссис Гибсон вмешалась в ситуацию, которая, как полагала Молли, будет продолжаться вечно. Сначала миссис Гибсон запуталась в своем рукоделии, и ей требовалось много считать. Поэтому у нее не было времени исполнять свои обязанности, одной из которых она всегда пользовалась, чтобы показать себя свету как справедливую мачеху. Синтия играла и пела, а теперь она должна уступить очередь Молли, чтобы та могла проявить себя. Пение и игра Синтии были легкими и грациозными, но не всегда правильными, но она сама была так обаятельна, что только фанатики, которых заботили фальшивые аккорды и пропущенные ноты, не могли наслаждаться такой музыкой. Молли, напротив, обладала превосходным слухом, и из-за пристрастия к музыке и добросовестного упорства характера она проходила трудный пассаж по двадцать раз. Но она очень робела играть при людях, и когда ее заставляли это делать, ей тяжело давалось исполнение, и она ненавидела свои выступления больше, чем кто-либо.

— Теперь ты, Молли, должна немного поиграть, — сказала миссис Гибсон, — сыграй нам ту прекрасную пьесу Калкбреннера, моя дорогая.

Молли умоляюще посмотрела на мачеху, но это только привело к еще одной просьбе, больше похожей на требование.

— Иди же, моя дорогая. Можешь не играть ее совершенно правильно, я знаю, ты очень волнуешься, но ты среди друзей.

Среди маленькой группы у пианино возникло движение, и Молли приступила к своему мученичеству.

— Пожалуйста, уйдите, — обратилась она к Осборну, который стоял позади нее, готовый переворачивать ей ноты. — Я могу сама справиться. И, пожалуйста, не переставайте говорить!

Осборн остался на месте, несмотря на ее просьбу, и одобрил то, что она исполняла, поскольку миссис Гибсон, измученная подсчетом стежков, заснула в удобном кресле возле огня. И Роджер, который поначалу начал говорить, следуя просьбе Молли, нашел свой приватный разговор с Синтией таким приятным, что Молли несколько раз теряла то место, где играла, пытаясь мельком разглядеть Синтию, сидящую за рукоделием, и Роджера рядом с ней, прислушиваясь к ее тихим ответам на его слова.

— Вот, я закончила! — сказала Молли, быстро вставая, как только закончила играть восемнадцать ужасных страниц, — думаю, что никогда больше не сяду за пианино.

Осборн посмеялся над ее горячностью. Синтия начала принимать некоторое участие в беседе, и разговор, таким образом, стал общим. Миссис Гибсон проснулась изящно, каким было все то, что она делала, и так легко присоединилась к теме беседы, что почти заставила всех поверить, что вовсе не спала.

Все жители Холлингфорда полагали, что в этом году перед Пасхой им многое нужно сделать. Как известно, в эти дни заведено надевать какой-нибудь новый предмет одежды, иначе маленькие птички обидятся, а это повлечет за собой определенные последствия. И большинство дам считало, что разумнее будет, предоставить птичкам более веские доказательства своего уважения, нежели носовой платок, нижняя юбка или какой-нибудь предмет нижнего белья. Истинное благочестие требовало новой шляпки или нового платья и вряд ли обошлось бы пасхальной парой перчаток. Поэтому, как правило, перед Пасхой в Холлингфорде мисс Роуз была ужасно занята.

Был и еще один, особенный, повод для беспокойства. Эшком, Холлингфорд и Корхэм — три соседних городка — расположились в трех равноудаленных друг от друга углах треугольника. Подражая крупным городам, они согласились по очереди проводить ежегодный бал в пользу госпиталя графства. Холлингфорду выпал жребий проводить бал в этом году. Не было более удобного случая, чтобы оказать гостеприимство: дома любого достатка наполнились гостями, а пролетки нанимались заблаговременно за несколько месяцев.