Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья

Человек непосредственным сознанием познает в себе присутствие свободы, то есть сущность, независимую от всего остального. Ту же сущность человек непосредственным сознанием сознает в других существах, как в нем, так и в других сущность эта ограничена бесконечно малым моментом времени. Но число существ, одаренных сущностью свободы, бесконечно велико. 1455 Бесконечно малый момент свободы во времени есть душа в жизни. 1456 Прекращение условий времени есть смерть. Бесконечно-великая сумма моментов времени есть сущность свободы, вне времени — есть божество.

1) Источники 3: М[ихайловский]-Д[анилевский], Тьер и Bernhardi. М[ихайловский-Д[анилевский] сильнее всех — параллель с Богд[ановичем]. О Богд[ановиче] нельзя говорить — ничего самостоятельного. Давыдов первый дал тон правды. Липр[анди] важен (хотя литература озлобилась).

2) Зачем истины. П. в ст[атье] Р[усского] В[естника].

3) Имена.

4) Я не умею мыслить. Если бы я не мыслил этого, я бы не просидел семь лет, и если бы не мыслил, не осветил того, что нужно в описании [?]. Вопрос стал передо мной невольно. Вот в чем я ставлю его. Никто на него не ответил. Может быть, я, может быть, другой, но вопрос стоит. Мне в голову не приходило, чтобы могли не понять. Я думал, будут спорить, скажут — неправильно, неясно поставлен вопрос.

Но мне сказали старо , хотя я нигде не нашел, и не умеет мыслить, поучись у нас. Я учился и не выучился.

5) Семейная жизнь. (Упрек.) Есть смысл.

6) Неприличие — г.. но и фр[анцузские] романы.

Камор. У д. М. A. L. g. д. д. Р[?] 1457

7) Анахронизмы настроений умышленные.

8) Не роман, не хроника. Анекдот Чичерина. Лучшим примером книга Урусова (мое мнение: составлена из гениальных воззрений и самых слабых, детских сторон). Она не вошла в ящички; но бумажку надо спустить <���за> №, и спустили математику. Никто не знает, да и что-то не поддается насмешке. Однако нельзя же хвалить — <���статью его> его бранить. Ну как же быть: куда поместить? К специалистам и хвалить или нет (?), поставить запятую на нем, поставьте маленькую. — Упомянута на кр. обертке с! Упрек, что не подходит под известное. Если бы оно подходило в 1868 под то, что писано в 30, я бы не печатал.

(Нам прим[ер?] критики с легкой руки Белинского. Онегин, Печорин, Базаров. Прогматичность. Ежели есть прогматичность, то не искусство. Подите с этой прогматичностью к Дон Кихоту, Аяксу, Ньюкому, Коперфильду, Фальстафу. Они вырастают из-за прогматичности).

9) Кутузов — лакей. Франц[узов] не перещеголять. Всё драться. Ничего не разберешь.

1458 Большинство моих читателей состоит из тех, которые, дойдя до исторических и тем более философских рассуждений, скажут: Ну, опять. Вот скука-то, — посмотрят, где кончаются рассуждения, и, перевернув страницы, будут продолжать дальше. Этот род читателей — самый дорогой мне читатель. Их суждениями я дорожил больше всего; от их суждений зависит успех книги, и их суждения безапеляционны.

«Хорошо — дурно», говорят они. — Отчего хорошо? 1459 «От того, что хорошо», говорят они.

И по этой же самой причине они не хотят читать того, 1460 о чем свое мнение надо доказывать, и совершенно правы.

Это читатели художественные, те, суд которых дороже мне всех. 1461 Они между строками, не рассуждая, прочтут всё то, что я писал в рассуждениях и чего бы и не писал, если бы все читатели были такие. Перед этими читателями я чувствую себя виноватым за то, что я уродовал свою книгу, вставляя туда рассуждения, и считаю нужным выставить побуждения, заставлявшие меня поступать так.

Я начал писать книгу о прошедшем. Описывая это прошедшее, я нашел, что не только оно неизвестно, но что оно известно и описано совершенно навыворот тому, что было. И невольно я почувствовал необходимость доказывать то, что я говорил, и высказывать те взгляды, на основании которых я писал.

Может быть, лучше было не писать их, скажут мне. 1462

Кроме того, в оправдание могу сказать еще то, что, если бы не было этих рассуждений, не было бы и описаний. Только потому так серьезно описана охота, что она одинакова важна [2 неразобр.]

Другой разряд моих читателей — это те, для которых главный интерес в моей книге исторический. Многие из этих читателей недовольны тем, что я уничтожаю признанные славы. Отчего бы не отдать славу р[усского] н[арода] и Растопчину, и принцу Вирт[енбергскому]? Всё можно вместе. Отвечая на это, я должен повторить труизм, что я старался писать историю народа. И потому Растопчин, говорящий: «Я сожгу Москву», как [и] Наполеон: «Я накажу свои народы» — не может никак быть великим человеком, если народ есть не толпа баранов. Отчего с его талантом он не описал героев? Отчего, говорит старая худая дама, вы сделали мою племянницу такой красивой, а меня не хотите, ведь у вас талант. Именно потому, что я художник, я не могу сделать из вас ничего, кроме карикатуры, и не для того, чтобы оскорбить вас, сударыня, а потому, что я художник. Я художник, и вся жизнь моя проходит в том, чтобы искать красоту. Если бы вы показали мне ее, я бы на коленах умолял вас дать мне именно это-то лучшее счастье. Да, ведь вы художник, вы можете украсить.

Так говорят многие, как будто искуство есть сусальное золото, которым можно позолотить что хочешь. Искуство же имеет законы. И если я художник, и если Кутузов избражен мной хорошо, то это не потому, что мне так захотелось (я тут ни при чем), а потому, что фигура эта имеет условия художеств[енные], а другие нет. Je défei, 1463 как говорят французы, сделать художественную фигуру, а не смешную из Растопчина или Милорадовича. На что много любителей Наполеона, а не один поэт еще не сделал из него образа; и никогда не сделает.

Третий разряд моих читателей это те, которые обратят преимущественное внимание на мои взгляды на историю. 1464

Я понимаю всё различие высказанного мною взгляда на историю от взгляда всех историков. Различие 1465 таково, что очевидно: или я имел несчастие лишиться рассудка и 1466 присоединить к сочинению, имевшему большой успех, безумное рассуждение об истории, или вся та, так называемая, историческая наука, которая так серьезно преподается, и пишется, и печатается, есть пустая и праздная болтовня. Я 1467 сознаю неизбежность этой дилеммы во всем ее страшном значении. Или я сумашедший, или я открыл новую истину. 1468 Я верю в то, что я открыл новую истину. В этом убеждении подтверждает меня то 1469 независимое от меня мучительное и радостное упорство и волнение, с которым я работал в продолжение семи лет, шаг за шагом открывая то, что я считаю истиной.

Если действительно мною открыта истина, и истина эта разрушает веками существовавшую науку, то очевидно, что истина эта не только не будет признана, но против нее вооружатся все те, которые служили прежней науке. Вооружение против меня будет тем более сильное, что высказанное мною, разрушающее целую науку, высказано не в многотомном сочинении, с ссылками и цитатами, ученым профессором, а высказано отставным офицером в отступлениях от чего-то вроде романа рядом с описаниями балов и псовой охоты.