Мигель Сервантес Сааведра - Дон Кихот

Чтобы преобразовать жизнь, надо знать ее, надо изучить законы, которые ею управляют, силы, которые ею движут. Дон Кихот же судит о действительности совершенно произвольно, приписывая ей то, чего в ней нет да и не может быть. По его мнению, единственным лекарством от всех зол и болезней мира является странствующее рыцарство. Это рыцарство он представляет себе по рыцарским романам, в правдивости которых у него нет никаких сомнений. Восхищенный героями, там выведенными, ослепленный подвигами, там описанными, он не хочет знать, чем было рыцарство на самом деле, не хочет видеть, что время его миновало безвозвратно. Дон Кихот живет в своем особом, призрачном мире, созданном его пылкой фантазией. Действительность же нимало не интересует нашего рыцаря.

Вот он подъезжает к убогому придорожному трактиру. Казалось бы, и зрение, и слух — все пять чувств должны убедить его, что перед ним убогая, грязная лачуга с простыми, бедными обитателями и скудным угощением. Но согласно рыцарским романам рыцарь должен встречать на своем пути великолепные замки. И в мгновение ока неприглядный трактир превращается в пышный замок, плут-хозяин — в благородного сеньора, полунищие служанки — в изящных дам.

Отправляясь на поиски приключений, Дон Кихот решает избрать себе даму сердца. Свой выбор он останавливает на миловидной крестьянке из соседнего местечка. Но согласно законам рыцарства дама сердца рыцаря должна быть знатна и богата. И вот, наперекор действительности и здравому смыслу, переименованная в Дульсинею, Альдонса оказывается принцессой. Она живет во дворце, ее окружает блестящая свита, она превосходит всех красотой, изяществом и образованностью.

Нужды нет, что в действительности Дульсинеи не существует, как не существует ни замков, ни великанов, а только постоялые дворы да ветряные мельницы. Для Дон Кихота фантастические видения реальнее всякой действительности. Все окружающее он воспринимает и толкует в строжайшем согласии с рыцарской премудростью. Правда, картина действительности искажается при этом самым чудовищным образом. Но какое ему дело до этого? Ведь мир должен быть таким, как этого требуют священные рыцарские романы, — значит, он и есть таков. Иногда, правда, разрыв между миром, созданным верой, и действительностью оказывается слишком резким, чтобы его вовсе отвергнуть, — даже Дон Кихот не может не заметить разбитой челюсти или ужасных синяков по всему телу, — но тогда на помощь является очень простое объяснение: вмешательство нечистой силы, злых волшебников. Это они превращают замки в постоялые дворы, а великанов в мельницы. Все снова приходит в порядок, и авторитет священного рыцарского писания остается незыблемым.

Мы недаром сказали: «священное рыцарское писание». Мышление Дон Кихота недалеко ушло от мышления средневекового схоласта. Именно так и рассуждала богословская наука, стремившаяся уложить весь мир в рамки, предуказанные «священным писанием и преданием». Подмените в рассуждениях Дон Кихота рыцарские романы книгами Священного Писания — и перед вами окажется типичный богослов-схоласт. И обратно — подставьте в любую богословскую систему вместо «священных книг» рыцарские романы — и вы получите мировоззрение Дон Кихота. Так забавное повествование о причудливых похождениях сумасшедшего идальго превращается в глубокую сатиру, которая бьет по схоластике, бьет по всякой попытке построить картину мира на основе отвлеченных, принятых на веру предпосылок.

С убийственной иронией Сервантес показывает, к чему приводит такая оторванность от реальной жизни. Его герой — прекрасный, благородный человек, беззаветно преданный служению истине и справедливости. Но все его подвиги неизменно кончаются печально, — как для него самого, так и для тех, на помощь к которым он спешит. Он вступается за мальчика, но в итоге этого заступничества мальчик избит до полусмерти и выброшен на улицу; он помогает колодникам разбить их цепи, но, разбежавшись, эти люди наводят страх на всю округу; он питает идеальную любовь к прекрасной Дульсинее, но это возвышенное чувство оказывается истинным бедствием для окружающих и т. д. и т. д.

Слепая вера в бредни рыцарских романов, упорное нежелание считаться с фактами порождают в Дон Кихоте презрение к живому человеку с его нуждами и влечениями. В нем развиваются неслыханные самоуверенность и высокомерие. Он не терпит возражений. Всякого, кто не согласен с ним, он провозглашает извергом и направляет против него свое копье. Так оторванность от действительности искажает лучшие порывы человека, лучшие стороны его души, и от доброго Кеханы до опасного фанатика остается только один шаг.

Но сатира Сервантеса направлена не только на отвлеченное и призрачное отношение к миру, унаследованное от Средневековья, она захватывает и другие стороны современной Сервантесу испанской действительности.

Рядом с безумным мечтателем в романе Сервантеса действует трезвый и деловитый Санчо Панса. Образ этот не менее глубок и сложен, чем образ самого Дон Кихота. Санчо Панса — это двойник Дон Кихота, Дон Кихот навыворот, Дон Кихот здравого смысла.

Подобно тому как Дон Кихот проявляет немалую рассудительность и глубокомыслие во всем, что не касается рыцарства, так и Санчо вне круга своих сумасбродных мечтаний отличается трезвым и проницательным взглядом на вещи и судит нередко как настоящий мудрец.

И подобно тому как Дон Кихот не в силах противостоять фантастическим бредням рыцарских романов, точно так же Санчо — этот добродушный, умный и скромный труженик-крестьянин — заражен лихорадкой легкой наживы, авантюризма, который вообще был характерен для той эпохи, но особенно сильно проявлялся в разоренной Испании.

Испанские города кишат в то время рыцарями Фортуны, азартными спекулянтами и авантюристами. Стремление к легкой наживе, жажда попытать счастья на неверных путях быстрого обогащения охватывает все более и более широкие круги. Она проникает в дома скромных ремесленников, в усадьбы обедневшего идальго, в разоренные деревни вместе с россказнями о случаях сказочного обогащения в Испании и за океаном.

Этой азартной лихорадкой захвачен и Санчо Панса. Ни его практицизм, ни его здравый смысл не могут устоять перед щедрыми посулами Дон Кихота, тем более что он издавна привык уважать почтенного идальго. Соблазненный мечтами о губернаторстве, о каком-то острове, о богатстве и знатности, Санчо Панса превращается на время в рыцаря наживы. Подобно тому как добрый Кехано, увлекшись рыцарскими романами, облекается в ржавые доспехи и пускается искать приключений на больших дорогах, так и Санчо, ослепленный мечтой о быстром обогащении, меняет трудовую деревенскую жизнь на фантастическую профессию оруженосца при странствующем рыцаре. И если у Дон Кихота отношение к миру определяется нелепыми, вычитанными из романов, законами рыцарства, то Санчо глядит на мир сквозь призму своих мечтаний о скором обогащении, об острове, графстве, и пр. и пр. И вот оказывается, что в каком-то смысле верный оруженосец почти так же безумен, как и его господин.