Иван Гончаров - Обломов

С годами к захолустным Обломовкам предприимчивые Штольцы провели дороги, перешагнули мостами через дремучие овраги, вовлекая и эти «благословенные уголки земли» в свое прибыльное «дело». С проникновением буржуазной цивилизации жизнь обломовцев утрачивала и свою привлекательную сторону — патриархальную простоту быта, нравов грубых, но естественных, связь с жизнью природы. И вот тогда-то многим людям Обломовка стала казаться потерянным раем, чуть ли не идеалом исконно человеческого существования.

К концу прошлого века в понимании «Обломова» и обломовщины возобладали тенденции, которые, впрочем, сложились еще при появлении романа. Аполлон Григорьев замечал: «Для чего же поднят весь этот мир… с его настоящим и с его преданиями? Для того, чтоб надругаться над ним во имя практически-азбучного правила… Для чего в самом „Сне“ — неприятно резкая струя иронии в отношении к тому, что все-таки выше штольцевщины и адуевщины?» «Герои нашей эпохи — не Штольц Гончарова… да и героиня нашей эпохи… — не его Ольга, из которой под старость, если она точно такова, какою, вопреки многим грациозным сторонам ее натуры, показывает нам автор, выйдет преотвратительная барыня с вечною и бесцельною нервною тревожностью, истинная мучительница всего окружающего, одна из жертв бог знает чего-то [28] Аполлон Григорьев. Литературная критика. М., «Художественная литература», 1967, с. 329, 334. » Добролюбову противостоял и ведущий критик консервативного журнала А. В. Дружинин [29] См. «Библиотека для чтения», 1859, № 12. . В поздних славянофильских критиках обличительная тенденция Гончарова представала утверждением национального типа, но, к сожалению, испорченным сухим доктринерством.

Например, по мнению одного из них, Гончаров, намереваясь критиковать действительность, на самом деле создал ей апофеоз в образе героя — положительного национального типа, коренного и вечного. Наоборот, все обличение, в особенности в «Сне Обломова», отравлено фальшью и бесплодием [30] См. «Русский вестник», 1892, январь. .

Идейный план романа был перекошен. Мнения, подобные этим, часто встречались в критике, и позднее они использовали главную художественную слабость в гончаровской картине в и дения жизни.

Почти все критики [31] За исключением ранней статьи Писарева в журнале «Рассвет» (1859, № 10). сходились на том очевидном и для любого читателя обстоятельстве, что добродетель, воплощенная в лице активного человека действия и противопоставленная пассивному герою, намечена декларативно. И, конечно, на фоне такой схемы «добра» носитель «зла» выигрывал уже потому, что он не схема, не говоря об иных, более глубоких его преимуществах.

Прямолинейное свед е ние характера Обломова к обломовщине, а затем — с другой стороны — неумеренные в их адрес восторги и «оправдания» вредили не только критическому, но и его утверждающему, положительному смыслу. Для нашего современника и крепостное право, и штольцевское «обновление» России — давняя история. И если роман Гончарова продолжает жить, то, конечно, далеко не как педагогическое назидание, не только как предостережение современным лентяям и тунеядцам. Роман не стареет потому, что сохраняется главное и непреходящее содержание. Приблизиться к пониманию этого глубинного содержания — значит суметь отличить нечто обломовское от обломовщины, потому что, при несомненном единстве, Обломов и обломовщина — не одно и то же.

«Какой ты добрый, Илья!» — восклицает Штольц во время предпоследнего приезда к Обломову. Он не раз говорит подобные слова о доброте и достоинствах сердца друга. Добролюбов считает все это «большой неправдой». Критик в данном случае занят не столько искренностью обрусевшего немца, сколько идейной нацеленностью самого романиста: «Нет, нельзя так льстить живым, а мы еще живы, мы еще по-прежнему Обломовы [32] Н. А. Добролюбов. Собр. соч. в 9-ти томах, т. 4. М.—Л., Гослитиздат, 1962, с. 339. »

В одном из последних своих выступлений В. И. Ленин сказал, что и после трех революций «старый Обломов остался, и надо его долго мыть, чистить, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел » [33] «В. И. Ленин о литературе и искусстве». М., «Художественная литература», 1969, с. 496. . Всем понятно, что Ленин говорит не о том, что надо истребить Обломовых. Таков тип русского человека в самых разных его общественных определениях, «так как Обломов был не только помещик, а и крестьянин, и не только крестьянин, а и интеллигент, а и рабочий и коммунист» [34] Там же. . Таким образом, Ленин подчеркивает социальную широту того явления, которое, применительно к национальной действительности России, Гончаров припечатал одним словом, ставшим крылатым, но рецидивы которого дают и дадут о себе знать много позже и за пределами национального русского мира.

Речь идет, стало быть, о вытравлении обломовщины из Обломова . Если бы в нем не было ничего, кроме лени и паразитизма, то стоило бы так трудиться, «долго мыть, чистить», ожидая «толка»? Оказывается, ст о ит. Потому стоит, что под нездоровым от неподвижности, от сытой праздности жиром скрыто золотое сердце Ильи Ильича, его «голубиная душа», его неподкупная честность и «чистая» доброжелательность в отношении к людям. Они гибнут втуне; «зарытое, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало», «как золото в недрах горы», неузнанное и бесполезное, достается преждевременно и только могиле. И в этом поначалу незаметном, постепенном, но неуклонном умирании, в тихом и покорном разрушении своего сокровища заключена глубокая трагедия Обломова.

В последнее время словами «трагедия» и «трагическое» часто злоупотребляют почти безотчетно. И все-таки именно трагедия, какой бы натяжкой ни показалось это слово иному придирчивому пуристу. Ведь трагедия [35] Речь идет, разумеется, не об определенном жанре драматических произведений, созданных по своим особым правилам, имеющих свои условности и большей частью предназначенных для сцены. — это не только внезапная, пусть даже заранее предрешенная насильственная смерть героя, вызванная роком, враждебной стихией, общественными катаклизмами или противоборством страстей. Высоких примеров такого рода трагедии мировая художественная культура предлагает, как известно, много. Вообще же единственно общее, и в этом смысле главное в трагедии, какие бы исторические и национальные формы она ни принимала — гибель человека, достойного жизни, гибель, вызывающая чувство ужаса, скорби и острой жалости. Различные определения строгой теории литературы в основе своей вряд ли могут отказаться от подобного понимания: суть все-таки в этом.