Чарльз Диккенс - Колокола (пер.Врангель)

Всѣ призраки протянули правыя руки, указывая пальцемъ на зіявшую у ногъ его бездну.

— Духъ колоколовъ сопутствуетъ тебѣ,- сказалъ призракъ. — Ступай! Онъ слѣдуетъ за тобою!

Тоби обернулся и увидѣлъ… ребенка?… Да, ребенка, котораго Билль Фернъ несъ тогда по улицѣ, котораго Мэгъ уложила спать на своей кровати и около котораго мгновеніе назадъ она сидѣла съ такою любовью!

— Я несъ ее на рукахъ, — сказалъ Тоби, — несъ сегодня вечеромъ!

— Покажите ему то, что онъ называетъ собою, — сказали мрачные призраки, прежде всѣхъ духъ главнаго колокола, а за нимъ всѣ остальные.

Колокольня раскрылась у его ногъ. Онъ взглянулъ и увидѣлъ свое собственное изображеніе, лежащимъ на землѣ у колокольни за церковью, уничтоженнымъ, недвижимымъ.

— Я не принадлежу болѣе къ міру живыхъ! — воскликнулъ Тоби. — Я умеръ!

— Умеръ! — повторили хоромъ всѣ колокола.

— Господи! А Новый то Годъ?

— Прошелъ! — отвѣчали опять всѣ.

— Что? — вскричалъ Тоби, объятый ужасомъ. Значитъ я ошибся дорогою и, стараясь выйти изъ колокольни, среди окружавшей меня тьмы, я упалъ съ нея, годъ тому назадъ!

— Девять лѣтъ! — возразили призраки.

И при этихъ словахъ они спрятали свои вытянутыя руки и на томъ мѣстѣ, гдѣ были видѣнія, опять очутились колокола.

Они начали звонъ; опять пришло ихъ время. И еще разъ, громадное количество призраковъ вернулось къ жизни; еще разъ они безпорядочно перемѣшались другъ съ другомъ; еще разъ, едва колокола успѣли замолкнуть, они вновь исчезли и вернулись въ небытіе.

— Что это за фигуры и образы, которые я сейчасъ видѣлъ, если только это не есть плодъ моего безумія? — спросилъ Тоби своего проводника. — Кто они такіе?

— Это духи колоколовъ, это ихъ голоса наполняютъ воздухъ, — отвѣчалъ ребенокъ. — Они воспринимаютъ всѣ образы и формы, и исполняютъ всѣ дѣйствія, свойственныя надеждамъ, мыслямъ и воспоминаніямъ людей.

— А ты, — сказалъ Тоби, внѣ себя — Кто ты такой?

— Тсс!.. — прошепталъ ребенокъ… — Смотри!

Въ бѣдной, лишенной всякой обстановки, комнатѣ, за тою самою вышивкою, за которой онъ видѣлъ такъ часто сидящей Мэгъ, сидѣла его милая дорогая дочь! Онъ не сдѣлалъ ни малѣйшей попытки прижать ее къ своему сердцу, не попробовалъ поцѣловать ее, такъ какъ онъ понималъ, что подобныя ласки невозможны для него. Онъ лишь удержалъ свое прерывающееся дыханіе и вытеръ ослѣплявшія его слезы, чтобы имѣть возможность разглядѣть ее, насмотрѣться на нее!

Ахъ, какъ она измѣнилась! Какъ сильно она измѣнилась! Какъ потускнѣла ясность ея глазъ, какъ поблекъ румянецъ ея щекъ! Она была еще хороша, также хороша, какъ всегда. Но надежда, надежда, надежда, о! гдѣ была радужная надежда, говорившая когда-то съ нимъ, какъ живой голосъ? Она подняла глаза съ работы, взглядывая на сидѣвшую возлѣ нее подругу; старый Тоби слѣдилъ за направленіемъ ея взгляда и въ ужасѣ откинулся назадъ.

Въ сформированной женщинѣ онъ съ перваго взгляда узналъ ребенка. Въ ея длинныхъ, шелковистыхъ волосахъ, онъ видѣлъ тѣ, прежніе локоны; ея губы выражали что-то, попрежнему ребяческое. Да! въ ея глазахъ, которые сейчасъ были обращены на Мэгъ съ выраженіемъ любопытства, блестѣлъ тотъ же самый взглядъ, который озарялъ ея личико въ тотъ день, когда онъ принесъ ее въ свое убогое жилище! Что же это такое? Кидая смущенный взоръ на это незнакомое лицо, Тоби прочелъ въ немъ нѣчто такое благородное, вызывающее уваженіе; нѣчто неясное и неопредѣленное, какое-то воспоминаніе о ребенкѣ того времени… Ну, да! Это, конечно, она; на ней даже надѣто то самое, прежнее платье!

Тише! Онѣ заговорили!

— Мэгъ, — говорила Лиліанъ съ нѣкоторымъ колебаніемъ, — какъ часто ты поднимаешь глаза съ работы, чтобы взглянуть на меня!

— Развѣ мой взглядъ такъ измѣнился, что пугаетъ тебя? — спросила Мэгъ.

— Нѣтъ, милый другъ! Но зачѣмъ отвѣчаю я на подобный вопросъ? Вѣдь тебѣ самой смѣшно спрашивать меня объ этомъ… Почему, Мэгъ, ты болѣе не улыбаешься, глядя на меня?

— Какъ? Развѣ? — отвѣчала та съ улыбкой.

— Сейчасъ да, ты улыбаешься, — сказала Лиліанъ, — но теперь это стало рѣдкостью. Когда ты думаешь, что я такъ занята, что не замѣчаю тебя, то ты становишься такой встревоженной, такой угнетенной, что я боюсь поднять глаза. Конечно, подобное существованіе, полное труда и невзгодъ не располагаетъ къ веселью, но все же, прежде, ты была такая веселая!

— Какъ? Развѣ я теперь стала иною? — воскликнула Мэгъ съ оттѣнкомъ безпокойства въ голосѣ и вставъ, чтобы поцѣловать Лиліанъ. — Развѣ я дѣлаю еще болѣе тяжелою для тебя и безъ того тяжелую, выпавшую на нашу долю жизнь, дорогая моя Лиліанъ?

— Ты была единственною радостью, дѣлавшею подобное существованіе жизнью, — сказала Лиліанъ кидаясь къ ней на шею и цѣлуя ее, — единственною радостью, изъ за которой стоило выносить подобное существованіе, Мэгъ! Сколько заботъ! Сколько труда! Столько долгихъ, безконечныхъ часовъ, дней, ночей гнетущаго, безпросвѣтнаго, безрадостнаго, безконечнаго труда! И не для того, чтобы имѣть возможность собрать богатства, не для того, чтобы жить въ довольствѣ и радостяхъ, или просто наслаждаться достаткомъ скромной жизни честнаго труженика, но лишь для того, чтобы заработать себѣ насущный хлѣбъ, ничего, кромѣ куска хлѣба, еле, еле достаточнаго, чтобы имѣть возможность, силы, на завтра вернуться къ тому же труду, продолжать тоже заѣдающее жизнь существованіе! Жалкая, жалкая судьба! О, Мэгъ, Мэгъ! — прибавила она, возвышая голосъ и сжимая ее въ своихъ объятіяхъ, съ выраженіемъ скорби на лицѣ,- какъ можетъ жестокій міръ идти своею дорогою, не кинувъ взгляда сожалѣнія на столь жалкія, печальныя существованія?

— Лили! Лили! — говорила Мэгъ, стараясь успокоить ее и откидывая назадъ ея длинные волосы, упавшіе ей на лицо, омоченное слезами. — Какъ Лили, и это говоришь ты? Такая юная и такая красивая?

Молодая дѣвушка прервала ее и, сдѣлавъ шагъ назадъ, взглянула молящими глазами на свою подругу.

— Не говори мнѣ этихъ словъ, — вскричала она, — не говори мнѣ этого! Для меня нѣтъ ничего ужаснѣе! Мэгъ, состарь меня! Сдѣлай, чтобы я обратилась въ старую и уродливую; избавь меня, освободи меня отъ ужасныхъ мыслей, соблазняющихъ мою юность!

Тоби обернулся, чтобы взглянуть на своего проводника, но духъ ребенка исчезъ.

Тоби очутился перенесеннымъ въ другое мѣсто. Теперь онъ увидѣлъ сэра Джозефа Боули, этого друга и отца бѣдныхъ, справляющимъ грандіозное торжество у себя въ помѣстьи, по случаю дня рожденія леди Боули. А такъ какъ эта почтенная дама родилась въ день Новаго Года (случайность, которую мѣстная пресса разсматривала какъ исключительное предзнаменованіе Провидѣнія, вполнѣ достойное личности леди), то именно день Новаго Года и былъ днемъ торжества! Съѣхалось масса народа. Тутъ былъ и господинъ съ багровымъ цвѣтомъ лица, и мистеръ Филеръ и ольдерманъ Кьютъ, имѣвшій очень замѣтную склонность къ высокопоставленнымъ лицамъ и особенно подружившійся съ сэромъ Джозефомъ, послѣ написаннаго имъ любезнаго письма. Мы не отступимъ отъ истины, если скажемъ, что благодаря этому письму, онъ даже сталъ другомъ семьи. Было еще много приглашенныхъ и именно среди нихъ, грустно прохаживалась тѣнь Тоби, бѣднаго призрака, занятаго розысками своего проводника! Многолюдный обѣдъ былъ сервированъ въ парадномъ, большомъ залѣ, и сэръ Джозефъ въ хорошо всѣмъ извѣстной роли друга и отца бѣдняковъ, долженъ былъ произнести огромную рѣчь. Его друзья и дѣти, должны были предварительно скушать въ другой залѣ по кусочку плумпуддинга, а потомъ, по заранѣе условленному сигналу, присоединиться къ своимъ друзьямъ и отцамъ, образовать родъ многочисленной семьи, на которую никто не могъ взглянуть, не растрогавшись до слезъ.