Чарльз Диккенс - Общественная жизнь мистера Тольромбля, мэра города Модфога

Случилось такъ, что въ это самое время и, несмотря на здоровый воздухъ Модфога, умеръ его мэръ. Это было удивительное происшествіе; онъ жилъ въ Модфогѣ восемьдесять-пять лѣтъ и муниципальные совѣтники никакъ не могли понять, почему онъ вдругъ умеръ. Даже одинъ старикъ предложилъ выразить осужденіе такого ничѣмъ необъяснимаго поступка и едва его уговорили отказаться отъ этой мысли. Однако, какъ это ни было странно, мэръ умеръ, не обративъ ни малѣйшаго вниманія на муниципалитетъ, и послѣдній былъ принужденъ выбрать ему преемника. Онъ, поэтому, собрался, и такъ какъ Николасъ Тольромбль былъ въ это время очень важной особой, интересовавшей всѣхъ своимъ возвышеніемъ, его и выбралъ въ мэры, о чемъ съ слѣдующей почтой его и увѣдомили.

Между тѣмъ, уже наступилъ ноябрь мѣсяцъ и Николасъ Тольромбль, находясь въ Лондонѣ, присутствовалъ на парадной процессіи и обѣдѣ лорда-мэра. При видѣ всего блеска и всей славы этого муниципальнаго сановника, онъ съ грустью пожалѣлъ, что родился въ Модфогѣ, а не въ Лондонѣ, такъ какъ тогда онъ могъ бы сдѣлаться лордомъ-мэромъ, покровительственно относиться къ судьямъ, любезно подмигивать лорду-канцлеру, дружески жать руку первому министру, холодно кланяться секретарю казначейства и вообще продѣлывать все то, что составляетъ исключительную принадлежность лорда-мэра. Чѣмъ болѣе онъ думалъ о лордѣ-мэрѣ, тѣмъ желательнѣе ему казалась его должность. Хорошо быть королемъ, но что такое король въ сравненіи съ лордомъ-мэромъ. Когда король произносилъ рѣчь, то всѣмъ было извѣстно, что эту рѣчь писалъ для него другой, а лордъ-мэръ говорилъ цѣлыя полчаса изъ своей головы и среди восторженныхъ рукоплесканій всѣхъ присутствующихъ, тогда какъ король могъ говорить парламенту до обморока и не дождаться ни одного рукоплесканія. Такимъ образомъ, лондонскій лордъ-мэръ казался Николасу Тольромблю величайшимъ государемъ на свѣтѣ. Въ сравненіи съ нимъ великій Моголъ былъ ничто.

Среди подобныхъ размышленій и мысленно проклиная судьбу, которая сдѣлала его угольнымъ торговцемъ въ Модфогѣ, Николасъ Тольромбль получилъ бумагу отъ муниципальнаго совѣта. Прочитавъ ее, онъ весь вспыхнулъ, и передъ его глазами пронесся свѣтлый, величественный образъ.

— Милая жена, сказалъ онъ громко, обращаясь къ мистрисъ Тольромбль:- меня выбрали мэромъ Модфога.

— Господи! произнесла мистрисъ Тольромбль:- куда же дѣлся старый Снигсъ?

— Покойный мистрисъ Снигсъ, отвѣтилъ Николасъ рѣзко, не одобряя безцеремоннаго отношенія его жены къ человѣку, занимавшему высокій постъ мэра:- покойный мистеръ Снигсъ умеръ.

Это извѣстіе было совершенно неожиданное, но мистрисъ Тольромбль только вторично произнесла: «Господи»! словно мэръ былъ обыкновенный христіанинъ, что заставило мистера Тольромбля мрачно насупить брови.

— Жаль, что это не въ Лондонѣ, произнесла мистрисъ Тольромбль, послѣ минутнаго молчанія:- а то ты могъ бы красоваться въ блестящей процессіи.

— Я могу устроить процессію въ Модфогѣ, если захочу, сказалъ таинственно новый мэръ.

— Конечно, поддакнула его жена.

— И блестящую процессію, прибавилъ мистеръ Тольромбль.

— Ахъ, прелесть! воскликнула мистрисъ Тольромбль.

— Невѣжественная публика Модфога развела бы руками отъ удивленія.

— И всѣ лопнули бы отъ зависти.

Такимъ образомъ, было рѣшено поразить удивленіемъ и убить отъ зависти вѣрноподданныхъ новаго муниципальнаго величества, а для того устроить такой блестящій въѣздъ мэра, какого никогда не видывалъ не только Модфогъ, но даже самъ Лондонъ.

На слѣдующій день, рослый жокей, сидя въ мальпостѣ, да, въ мальпостѣ, а не на лошади, остановился передъ ратушей въ Модфогѣ, гдѣ былъ собранъ муниципальный совѣтъ, и вручилъ его членамъ письмо, писанное Богъ знаетъ кѣмъ, но подписанное Николасомъ Тольромблемъ. На четырехъ страницахъ атласной почтовой бумаги съ золотымъ обрѣзомъ, новый мэръ выражалъ въ цвѣтистыхъ выраженіяхъ, что откликается на зовъ своихъ земляковъ съ чувствомъ самой сердечной радости, принимаетъ тяжелую обязанность, которую возлагаетъ на него довѣріе муниципальныхъ совѣтниковъ, что они никогда не упрекнутъ его въ равнодушномъ отношеніи къ своему долгу, и онъ всѣми силами будетъ стараться исполнитъ возложенную на него должность съ достоинствомъ, соотвѣтствующимъ ея важности, и многое другое въ томъ же родѣ. Но этого мало: рослый жокей вытащилъ изъ своей лѣвой ботфорты только-что отпечатанный, еще сырой нумеръ мѣстной газеты графства, къ которому принадлежалъ Модфогъ. Весь первый столбецъ газеты былъ наполненъ длиннымъ адресомъ Николаса Тольромбля къ жителямъ Модфога, въ которомъ онъ говорилъ почти тоже, что въ письмѣ къ муниципальному совѣту, выражая свою готовность исполнить ихъ желаніе и твердую рѣшимость разъиграть важную роль.

Муниципальные совѣтники посмотрѣли съ недоумѣніемъ прежде другъ на друга, а потомъ на жокея, какъ бы ожидая отъ него объясненія, но онъ глубокомысленно разглядывалъ золотую кисть на своей желтой фуражкѣ; впрочемъ, онъ не могъ бы ничего объяснить, еслибы даже не былъ занятъ такимъ пріятнымъ препровожденіемъ времени. Поэтому, члены городской корпораціи приняли серьёзный видъ и знаменательно покашливали. Тогда рослый жокей подалъ другое письмо, въ которомъ Николасъ Тольромбль увѣдомлялъ муниципалитетъ о своемъ намѣреніи сдѣлать торжественный въѣздъ въ городъ въ слѣдующій понедѣльникъ послѣ полудня. Лица у муниципальныхъ совѣтниковъ еще болѣе вытянулись, но такъ какъ второе посланіе оканчивалось оффиціальнымъ приглашеніемъ всего муниципалитета на обѣдъ къ мэру въ тотъ же день въ Модфогъ-Голлъ, на Модфогской горѣ, то вся эта исторія имъ показалась очень интересной, и они велѣли сказать Николасу Тольромблю, что съ благодарностью воспользуются его приглашеніемъ.

Въ это время въ Модфогѣ, какъ обыкновенно бываетъ почти въ каждомъ городѣ англійскихъ владѣній, а, вѣроятно, и всѣхъ иностранныхъ государствъ (въ чемъ, однако, ручаться не могу, такъ какъ очень мало путешествовалъ), жилъ веселый, добродушный, пріятный на взглядъ и ни на что не годный шалопай, питавшій ненависть къ труду и непреодолимую склонность къ пиву и спиртнымъ напиткамъ. Всѣ его знали, но никто, кромѣ жены, не считалъ нужнымъ съ нимъ ссориться; онъ наслѣдовалъ отъ своихъ предковъ имя и фамилію Эдвардъ Твиджеръ, но, обыкновенно, назывался Красноносымъ Недомъ. Онъ, обыкновенно, напивался разъ въ день, и среднимъ числомъ разъ въ мѣсяцъ каялся въ своемъ нетрезвомъ поведеніи, но въ эти минуты раскаянія онъ находился на послѣдней ступени опьяненія. Это былъ оборванецъ, лѣнтяй, крикунъ, но очень сметливый и искусный на все, если только принимался за дѣло. Въ принципѣ онъ не былъ противъ тяжелаго труда и готовъ былъ цѣлый день выносить всю тяжесть игры въ крикетъ, бѣгая, ловя мячъ, бросая его и отбивая до истощенія силъ. Онъ былъ бы неоцѣнимъ въ пожарной командѣ; никто на свѣтѣ такъ не любилъ качать воду, лазить по лѣстницѣ въ третій этажъ и выбрасывать изъ окна мебель. Впрочемъ, онъ былъ дома не только въ одной огненной стихіи, онъ былъ самъ по себѣ олицетворенное общество для поданія помощи утопающимъ, нѣчто въ родѣ живого спасательнаго снаряда и одинъ въ своей жизни вытащилъ болѣе людей изъ воды, чѣмъ плимутская спасательная лодка или спасательный снарядъ капитана Манби. Всѣ эти качества, несмотря на его пьянство, дѣлали Красноносаго Неда общимъ любимцемъ, и власти Модфога, вспоминая объ его многочисленныхъ услугахъ городскому населенію, дозволяли ему на свободѣ напиваться, не подвергая его за то ни штрафамъ, ни арестамъ. Полная безнаказанность была его удѣломъ, и онъ пользовался ею съ благодарностью.