Владимир Жаботинский - Мышонок

Берн, 14 (26) мая

Хорошенький городок Вилль-Эрст, всегда тихий и спокойный, был уже с неделю в большом волнении. Случилось происшествие вообще странное, а для этого тихого уголка даже поразительное: случилось покушение на убийство при самых небывалых обстоятельствах. Дело произошло так.

14 мая утром повар г-жи Б. Фридрих Рюкер, находился во дворе и наполнял водою ведро, на дне которого стояла мышеловка с пойманным мышонком; Рюкер (как после выяснилось) боялся мышей и потому предпочитал хлопотливую операцию утопления их всяким другим истребительным мерам. Вокруг собрались ребятишки и смотрели, как мышонок в отчаянии взбирался все выше, стараясь просунуть головку в промежутки между проволоками. Вдруг послышался громкий возглас, и к Рюкеру бросился крошечный, бедно одетый человек. Это был Антуан Жозеф Малер, приказчик небольшой лавки. Он толкнул было ведро, но Рюкер держал его довольно крепко, так что бессильный Малер только ушиб себе ногу. Малер кричал что-то, обращаясь, по-видимому, к повару, но последний не понимал его. Тогда Малер завизжал, выхватил из кармана складной нож и серьезно ранил им в горло Рюкера, затем он опрокинул почти полное ведро, схватил мышеловку и убежал.

Странность этого происшествия увеличивало еще то обстоятельство, что преступник был кретин. В этих местах (как полагают, благодаря влиянию горного воздуха) нередко являются на свет странные существа, карлики с дряблыми и тупыми лицами, с тусклыми зелено-серыми глазами и с поразительно резким, страшным, непередаваемым голосом. Когда кретин сердится или волнуется, то понять, что он говорит, становится почти невозможным. Но кретины редко волнуются: они почти всегда тихи, робки и дики. Они чуждаются общества и ведут одинокую, полудикую жизнь.

Кретин-преступник — об этом Вилль-Эрст еще ни разу не слыхал, а потому все ждали процесса Малера с жадным любопытством и нетерпением.

Малер был схвачен около полудня в роще возле самого города. Мышеловки с ним уже не было. Он сначала визжал и вырывался, но потом покорился и затих.

Почти весь городок перебывал у старой madame Koede, содержательницы quincaillerie [1] Скобяная лавка — фр. , где служил Малер. Мадам Кеде в тысячный раз охотно рассказывала все, что знала о своем приказчике.

Оказалось, что Малер был совершенно одинок, жил на краю города очень бедно и скромно (он получал 30 франков в месяц), ни с кем не сходился и не сближался, был довольно аккуратен и вполне честен. Мадам Кеде полагала, что Малер, не в пример прочим кретинам, кроме хитрости, свойственной этим людям, отличался еще некоторой развитостью ума. Далее, он был, по-видимому, религиозен и совершенно не вспыльчив.

Лавочница, жившая на окраине городка возле дома, где поселился Малер, сообщила, что кретин покупал у нее хлеб, масло, соль, картофель, летом — фрукты; брал в долг и платил аккуратно.

Больше никто ничего не знал об Антуане Жозефе Малере.

После прочтения обвинительного акта было приступлено к перечислению "вещественных доказательств".

…Мышеловку же, — читал мэтр, — а также заключавшегося в ней мышонка найти не удалось…

Тут кретин, который, сгорбившись, сидел все время на своей скамье, вдруг заволновался и заговорил отрывисто своим резким голосом:

— Нет… Нет! Мышонок тут — у меня.

Он поднялся, вытащил что-то из-за пазухи и протянул к столу руку с маленькой темно-серой мышью. Произошел "инцидент". С одной стороны послышался смех, с другой — истерические и полуистерические вскрикивания напуганных дам.

Потом все успокоилось; кого надо, просили удалиться, и мышь была причислена к "вещественным доказательствам".

Кретин, заикаясь, пояснил, что он спрятал мышонка в день нападения на Рюкера и жил с ним в тюрьме, кормя его остатками своего обеда. Мышеловку же он "изломал и выкинул в реку". После этого разъяснения процесс продолжался своим порядком.

Тут произошел второй "инцидент", уже совсем неожиданный. При обычном вопросе о виновности Малер заволновался, встал и ответил:

— Я… имею что сказать. Тут… он или он, я не помню, — один… один меня спросил: признаете себя… виновным? Это в самом начале. Я… я не признаю. Я не виновен… господин судья. Я вам сейчас скажу… Не мешайте. Он… этот несчастный, как его зовут? Поймал совсем маленькую мышку… сильный, большой человек… поймал мышку, посадил в клетку… Он туда воду наливал, хотел утопить. Вы посмотрите на эту мышку теперь, какая она маленькая! А тогда она была еще меньше.

По-видимому, Малер расхрабрился и начал говорить немного плавнее и яснее. Публика была изумлена и безмолвствовала.

— Мышеловка стояла так, на боку, в ведре… Он лил воду, а мышка карабкалась в самый верхний угол… и мордочку просовывала, и дрожала. Дрожала и бросалась. Ах, мне жаль, вы не видели, какая она тогда была крошечная. Палец… маленький палец… мизинец… вот, вот. А он ее водой обливал! Ай, господин судья, у нее торчала шерсть от воды, а прежде была гладкая, как будто голая!

Я знаю, что меня накажут за нанесение раны. (Прокурор пожал плечами.) Знаю… Я вас боюсь — всех вас тут, но все-таки я скажу вам то, что я думаю.

Я думаю, что все вы — господин судья и он, и вон тот господин (Малер указал на своего адвоката и на прокурора), и все люди, которые слушают, гораздо больше преступники, чем я. Не мешайте, я всегда молчал, а теперь вы меня спросили, что я имею сказать, и я хочу все рассказать. Больше, чем я, потому что я никогда никого не убивал, только теперь одного ранил, а они каждый день… Каждый день.

Я был еще мальчиком, когда у отца была ферма в горах: козлята, телята… Я всегда был с ними — потом между людьми у меня не было товарищей. Я не больше любил свою мать, чем козлят и телят, право, не больше. У нас не ели живого мяса — ни отец, ни мать, никто. Но из города покупали… и я видел, как их резали, и они мычали и вырывались и плакали, как будто маленькие дети… Человек ударял их молотком и потом резал большим ножом, так что кровь разливалась по земле. Это он резал для вас, а не для меня. Для меня никогда никого не резали!

Я был у одного важного господина во дворе; повар стоял возле помойной ямы и откручивал головки у голубей. Ай! Даже не резал, а брал пальцами и крутил, пока шея не порвется! Потом он бросал головки в помойную яму, и головки еще были живые и хотели пищать — раскрывали клювы, но голоса не было! Это тоже не для меня, и я этого никогда не делал.

У нас в пруду всегда ловили лягушек и увозили в город — такое множество, что никто не мог бы сосчитать. Один седой господин заведовал этим. Он сказал, что студенты будут резать лягушек и узнают, как они устроены, а люди устроены так же; и вот эти студенты будут лечить людей. Я это знаю: один доктор вылечил меня от опасной болезни. Но я спросил: разве каждая лягушка устроена иначе? Можно разрезать одну лягушку, описать в книге, как она устроена, и довольно… Он посмеялся и сказал, что я ничего не понимаю. Я не понимаю, да, но я бы этого не сделал. Я не убью Божье творение, чтобы увидеть то, что уже есть в книге.