Мария Голованивская - Уроки русской любви

– Ах, это вы? – сказала она, оставляя рояль. – Papa и maman скоро возвратятся, покорно прошу! Как вы провели время со вчерашнего дня?

– Очень приятно-с, смотрел редкости московские.

– И, вероятно, нашли много достопримечательного.

– Удивительные вещи: пушка особенно!

– Ах, вам понравилась большая пушка! – сказала Саломея улыбаясь, – да ведь она не годится ни на какое употребление.

– Как-с, ведь из нее, говорят, стреляют.

– Нет! где ж столько взять пороху.

– Пороху-с? что ж такое: почему же… порох – ничего-с.

– Впрочем, не знаю, вам это лучше известно… Были вы в театре?

– Нет-с, не был, все как-то еще не пришлось быть.

– О, так вам еще многое предстоит осмотреть в Москве: театр, благородное собрание… Здесь часто бывают концерты, маскарады; время проходит очень приятно; вы увидите, какой рай Москва, и не расстанетесь с ее удовольствиями. Летом на дачу, беганье, игры… Ах, какая у нас деревня! и невдалеке от Москвы…

Саломея Петровна насчитала столько удовольствий, предстоящих Федору Петровичу, что у него проявилась жажда скорее ими воспользоваться; она выспросила у него все его вкусы, все, что ему нравится, и привела его в совершенный восторг восклицаниями: ах, это и мой вкус! ах, и я ужасно как это люблю! ах, я совершенно согласна с вами!

– У вас живы еще родители?

– Нет-с, волею Божиею скончались.

– Так вы совершенно располагаете собою? Вероятно, у вас много родных?

– Ни одного человека-с.

– Ах, боже мой, как вам должно быть скучно! – произнесла Саломея Петровна, изменив вдруг мажор голоса на минор, – не иметь никого, кто бы привязывал вас к жизни! Что может заменить сладость семейной жизни: в ней только и живут удовольствия. Верно, этот недостаток очень чувствителен для вас?

– Очень-с, очень-с! – сказал Федор Петрович, проникнутый до глубины сердца этим недостатком, которого он до сих пор и не чувствовал.

– Ах, я понимаю, как это должно быть для вас горько; своя семья – это такое счастие!.. Взаимная любовь! О, я не удивляюсь теперь, что вы еще не пользовались удовольствиями Москвы. Вы, верно, и посреди людей чувствуете свое одиночество, не правда ли?

– Совершенно так-с! – произнес растроганный Федор Петрович. Никто еще в жизни не говорил с ним так сладко и с таким участием. – Я несчастный человек-с! – прибавил он.

– Отчего ж вы несчастливы? Вы располагаете сами собою; ваша судьба вполне от вас зависит. Девушка – совсем другое: девушка не может собою располагать.

– Отчего же, Саломея Петровна?

– Очень натурально; например, вы, как свободный человек, можете составить свое счастие по желанию, можете жениться на той, которую изберет ваше сердце; а не на той, которую стали бы вам навязывать на шею, – не правда ли?

– Совершенно так! могу сказать! Нет, уж мне не навяжут-с! – В мыслях Федора Петровича родилось подозрение, что ему хотят навязать Катеньку. – Нет-с, если уж жениться, так по выбору-с, – прибавил он.

– О, без сомнения, благородный человек так и думает. Представьте себе несчастие: навяжут какую-нибудь бессловесную дурочку, у которой нет ни сердца, ни души… Целый век прожить с таким существом! это ужасно!

Федору Петровичу опять представилась Катенька, стыдливая, скромная и молчаливая Катенька.

Он задумался, откашлянулся, проговорил:

– Совершенно так-с! – и опять замолчал.

Саломея Петровна поняла эту беспокойную задумчивость и в душе радовалась успеху своего замысла.

– Вы задумались; как бы я желала знать, о чем? – сказала она очень нежным голосом, но с улыбкою, которую понял по-своему Федор Петрович.

– Я-с… – начал Федор Петрович, но не мог продолжать, вынул из шляпы платок и отер лицо.

– Я люблю откровенность, – сказала простодушным голосом Саломея.

– Позвольте узнать, Саломея Петровна, правда ли, что вы никогда не выйдете замуж?

– Это кто вам сказал? – спросила с удивлением Саломея.

– Сказали-с…

– Я прошу вас сказать мне, кто и по какому случаю, – вы, верно, от меня не скроете, потому что вы благородный человек!

– Саломея Петровна, – отвечал робко Федор Петрович, – действительно, не могу скрыть от вас… потому что…

Федор Петрович остановился и не смел продолжать. Но Саломея Петровна поддержала его.

– Говорите, пожалуйста, прямо, – сказала она, – вы можете быть уверены, что все, что вы скажете, останется между нами.

Федор Петрович откашлянулся, снова отерся, как утомившийся до поту лица и принимающийся снова за тяжелую работу. Он придумывал, как бы красноречивее выразиться и вставить в свою речь судьбу.

– Потому что судьба-с, – начал он, – когда я увидел вас, зависит от этого… я тотчас же… но мне сказали, что вам и слышать не угодно…

Саломея Петровна поняла.

– Вам это сказали? – вскричала она, – какая низость!

– Сказали и предложили вашу сестрицу…

– А, теперь я понимаю! Вас хотели женить на моей сестре и потому-то находили предлоги удалять меня из дому, когда вы приезжали к нам… как вам это нравится?

– Помилуйте-с, как можно, чтоб это нравилось; я желаю получить вашу руку, Саломея Петровна, а не сестрицы вашей… Что ж мне сестрица!.. Если смею надеяться…

– Что-с? – произнесла Саломея с взволнованным чувством самолюбия. Оказанное простодушное предпочтение приятно польстило ей. “Он не так глуп, как я себе воображала, – подумала она, – он богат, его можно образовать”.

– Получить вашу руку! – едва проговорил Федор Петрович.

Саломею Петровну, казалось, смутило неожиданное предложение, но сердце ее прыгало от самодовольствия; в мыслях вертелось: “Да, да, я выйду за него… меня хотели провести; но я скорее проведу вас!.. Да мне же и надоели эти четыре стены и эта вечная зависимость!., еще, чего доброго, обнищаем… поедем на заточение в деревню!.. Нет, лучше быть за уродом… и мало ли мужей дураков: скольких я ни знаю, все дураки… а он очень сносен; не светский человек – что за беда! я его образую! Да! и пусть все думают, что я вышла по страстной любви! не иначе! Не умели ценить меня, – пусть жалеют!..”

Федор Петрович ждал с трепетом ответа.

– Вы мне сделали честь, – сказала она, – я от нее не отказываюсь: вы мне нравитесь…

– Саломея Петровна! – вскричал было Федор Петрович.

– Ах, тише!.. Я вас прошу не говорить о моем согласии маменьке: это все расстроит. Вы когда опять будете к нам?

– Завтра же, если позволите.

– Вам назначили время?

– Нет, не назначили.

– Так сделайте так, как я вам скажу. Когда вас позовут на вечер, может быть и завтра, потому что, верно, торопятся навязать вам на шею мою сестрицу. Вы приедете… Да… нет, это не годится. Я знаю, что меня за вас по доброй воле не выдадут…