Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне

Префект отсутствовал, он был слишком удручен: его кресло, огромное кресло под портретом его величества, пустовало, словно поджидая кого-то другого.

Около девяти часов вошел нахмуренный, бледный священник.

— Однако вы не заставляете себя ждать! — сказал альферес.

— Я предпочел бы вообще не присутствовать, — тихо ответил отец Сальви, не обращая внимания на колкость. — У меня слабые нервы.

— Так как все заняты по службе и не могли явиться, я счел, что ваше присутствие… Вы же знаете, сегодня они будут отправлены.

— Молодой Ибарра и лейтенант-майор?..

Альферес кивнул головой на камеру.

— Их там восемь человек, — сказал он. — Бруно умер ночью, но его показание записано.

Священник поклонился донье Консоласьон, которая ответила ему зевком — ааа! — и уселась в кресло под портретом его величества.

— Можем начинать! — заметила она.

— Тащите тех двух, что в колодках! — грозно приказал альферес и, подойдя к священнику, уже другим тоном прибавил: — Их через две дырки воткнули!

Для тех, кто не знаком с этим орудием пыток, мы сообщим, что колодки, или сепо, — одно из самых мягких наказаний. Отверстия в бревне, куда просовываются ступни заключенного, отстоят одно от другого примерно на четверть метра. Если ступни узника помещены «через две дырки», то есть в отверстия, отстоящие друг от друга почти на метр, то он стоит в весьма неудобном положении и испытывает страшную ломоту в щиколотках. Но вполне понятно, от этого так сразу не умирают.

Тюремщик вместе с четырьмя солдатами отодвинул засов и приоткрыл дверь. Из камеры потянуло тошнотворным запахом, сыростью, спертым воздухом, в темноте послышались стоны и всхлипывания. Один из солдат зажег спичку, но огонек погас в этой душной, зловонной атмосфере, и пришлось ждать, пока воздух освежится.

Мерцающее пламя свечи осветило несколько человеческих фигур: одни сидели, обхватив руками колени и уткнув в них голову, другие лежали на спине или стояли лицом к стене. Послышались стук и скрежет, сопровождаемые проклятиями: отпирали сепо.

Донья Консоласьон подалась вперед, жилы на ее шее вздулись, выпученные глаза устремились к полуоткрытой двери.

Наконец два солдата вывели сумрачного Тарсило, брата Бруно. Он был в наручниках; сквозь рваную одежду проглядывало мускулистое тело. Тарсило дерзко взглянул на жену альфереса.

— Вот этот защищался храбрее всех и приказал бежать своим сообщникам, — сказал альферес отцу Сальви.

Сзади плелся другой узник, весьма жалкого вида, охая и всхлипывая, как ребенок; он хромал, штаны его были запачканы кровью.

— Сжальтесь, сеньор, сжальтесь! Я больше никогда не войду во двор! — кричал он.

— Ишь пройдоха, — заметил альферес священнику. — Хотел удрать, да его ранили в ляжку. Эти двое — единственные, кого удалось живьем схватить.

— Как тебя звать? — спросил альферес Тарсило.

— Тарсило Аласиган.

— Что вам обещал дон Крисостомо за нападение на казармы?

— Дон Крисостомо никогда с нами не говорил.

— Не ври! Ведь из-за него вы и задумали погубить нас.

— Ошибаетесь: вы забили насмерть нашего отца, мы мстим за него, вот и все. Лучше поищите ваших двух приятелей.

Альферес с удивлением взглянул на сержанта.

— Они в пропасти, мы их туда сбросили вчера, там они и сгниют. А теперь убейте меня: вы больше ничего не узнаете.

Наступило краткое молчание.

— Ты скажешь, кто твои сообщники? — крикнул альферес, замахиваясь хлыстом.

Презрительная усмешка искривила губы узника.

Альферес шепотом посовещался со священником и обратился к солдатам.

— Покажите ему трупы! — приказал он.

В углу двора на старой повозке были свалены в кучу пять трупов, наполовину прикрытых рваной, грязной рогожей. По двору из конца в конец прогуливался солдат, то и дело сплевывая.

— Ты их знаешь? — спросил альферес, приподнимая рогожу.

Тарсило не ответил; он увидел труп мужа безумной и два других: труп своего брата, исколотый штыками, и тело Лукаса с петлей на шее. Глаза пленника потемнели, и из его груди вырвался приглушенный стон.

— Ты их знаешь? — снова спросили его.

Тарсило молчал.

В воздухе просвистел хлыст и опустился на плечи юноши. Он вздрогнул, все его мускулы напряглись. Удары следовали один за другим, но Тарсило не шевелился.

— Дать ему палок — сдохнет или заговорит! — взревел альферес.

— Не упрямься, — сказал секретарь, — все равно тебя убьют.

Тарсило опять ввели в зал, где второй узник, стуча зубами и трясясь, призывал на помощь всех святых.

— А этого ты знаешь? — спросил его отец Сальви.

— Впервые вижу! — ответил Тарсило, взглянув на того с некоторым состраданием.

Альферес ударил его кулаком и пнул ногой.

— Привязать к скамье!

Тарсило привязали к деревянной скамье, не снимая обагренных кровью наручников. Несчастный огляделся по сторонам, будто ища кого-то, и, увидев донью Консоласьон, презрительно усмехнулся. Присутствующие удивленно посмотрели в направлении его взгляда; супруга альфереса сидела, покусывая губы.

— В жизни не встречал такой уродины! — воскликнул Тарсило среди всеобщего молчания. — Лучше уж лежать на этой скамье, как я лежу сейчас, чем рядом с нею, как альферес.

Муза побледнела.

— Вы меня забьете насмерть, сеньор альферес, — продолжал он, — но сегодня ночью ваша жена, обнимая вас, отомстит за меня.

— Заткните ему глотку! — крикнул альферес, дрожа от гнева.

Тарсило, казалось, только этого и ждал: когда ему заткнули рот кляпом, в его глазах сверкнула радость.

По знаку альфереса жандарм с хлыстом в руке приступил к своей печальной обязанности. Тело юноши напряглось. Послышался глухой, продолжительный стон, хотя рот его был завязан. Тарсило приник лбом к скамье, на его одежде показались пятна крови.

Отец Сальви был бледен, глаза его блуждали; медленно поднявшись, он махнул рукой и неверными шагами вышел из зала. На улице он увидел девушку, которая стояла, прислонясь спиной к стене, прямая и неподвижная. Она напряженно прислушивалась, устремив взор в пространство; ее вытянутые в стороны руки судорожно цеплялись за старую стену. Солнце заливало девушку ярким светом. Казалось, она затаив дыхание считает отрывистые, глухие удары и душераздирающие стоны. Это была сестра Тарсило.

Между тем в зале представление продолжалось. Несчастный Тарсило, обессилев от боли, смолк и ждал, пока устанут его палачи. Наконец солдат, отдуваясь, бросил хлыст, и альферес, побелевший от изумления и гнева, подал знак развязать веревки.

Тогда донья Консоласьон встала и шепнула мужу несколько слов. Он кивнул головой в знак согласия.