Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне

— Да, бери, кузен. Жги все! — сказала капитанша Тинонг. — Вот тебе ключи, вот письма капитана Тьяго, сожги их! Чтоб ни одной европейской газеты не осталось, они все опасные. Вот тут эти самые «Таймс», которые я хранила, чтобы заворачивать мыло и белье. А здесь книги.

— Иди к генерал-губернатору, кузина, — говорил дон Примитиво. — Оставь меня одного in extremis extrema [197] В критический момент нужны крайние средства (лат.). . Дай мне власть римского диктатора, и увидишь, я спасу роди… я хочу сказать, моего кузена.

И он стал отдавать приказания налево и направо, выгребать книги из шкафов, рвать письма и бумаги. Скоро в кухне запылал большой костер. Рубили старые ружья, швыряли в отхожее место заржавленные револьверы. Служанка, хотевшая припрятать дуло одного ружья для раздувания огня в печке, получила нагоняй.

— Conservare etiam sperasti, perfida? [198] Изменница, ты его хотела уберечь? (лат.) В огонь его!

И аутодафе продолжалось.

Вдруг он увидел старую рукопись на пергаменте и прочитал название:

— «Круговороты небесных тел. Коперник». Фу! Ite maledicti, in ignem salanis [199] Горите, проклятые, в огне горнила (лат.). , — воскликнул он, швырнув ее в пламя. — Круговороты, перевороты, Коперник! Преступление за преступлением! Не подоспей я вовремя… «Свобода на Филиппинах» [200] «Свобода на Филиппинах» — сочинение Марсело дель Пилара (Пларидель; 1850–1896) — известного филиппинского журналиста и адвоката. . Та-та-та! Ну и книжки! В огонь!

Сжигались и вполне невинные сочинения, написанные бесталанными авторами. Даже «Капитану Хуану», этой глупенькой книжонке, не удалось спастись. Кузен Примитиво был прав: праведники расплачивались за грешников.

Пятью-шестью часами позже на одном званом вечере в доме, расположенном в центре города, гости обменивались мнениями по поводу недавних событий. Там были старухи и старые девы на выданье, жены и дочери чиновников в длинных платьях. Они обмахивались веерами и зевали. Среди мужчин, лица которых, как и лица женщин, говорили об их образовании и происхождении, был пожилой однорукий сеньор невысокого роста; все обращались к нему с глубоким почтением, а он хранил презрительное молчание.

— Раньше я, по правде говоря, терпеть не могла монахов и жандармов, они так плохо воспитаны! — говорила одна толстая дама. — Но теперь я поняла их заслуги и всю их пользу; я даже готова выйти замуж за любого из них. Я — патриотка.

— Вполне с вами согласна! — подхватила тощая дама. — Как жаль, что нет с нами прежнего генерал-губернатора: он бы очистил страну, как луковку!

— И с флибустьерскими бандами было бы покончено!

— Ведь говорят, что еще есть много незаселенных островов. Почему бы не выслать туда этих сумасшедших туземцев? Будь я генерал-губернатором…

— Сеньоры, — сказал однорукий, — генерал-губернатор знает свой долг; он, говорят, сейчас весьма разгневан, ведь этот Ибарра был осыпан его милостями.

— Осыпан милостями! — повторила тощая, яростно обмахиваясь веером. — Вы посмотрите, какие неблагодарные твари эти индейцы. Можно ли с ними обращаться, как с людьми? Господи Иисусе!

— А знаете ли вы, что я слышал? — спросил один офицер.

— Что такое? Что еще говорят?

— Достойные доверия особы утверждают, — сказал офицер при всеобщем молчании, — что весь этот шум с постройкой школы был чистейшей сказкой.

— Иисусе! Вы сами видели? — воскликнули женщины, уже поверив в сказку.

— Школа была только предлогом; он хотел возвести крепость, чтобы обороняться, если бы мы его атаковали…

— Иисусе! Какой позор! Только индеец способен на такую гнусную затею! — воскликнула толстуха. — Будь я генерал-губернатором, уж вы увидели бы… увидели бы…

— Я то же самое говорю! — воскликнула тощая, обращаясь к однорукому. — Я засадила бы за решетку всех адвокатишек, студентишек, купчишек и без всякого следствия изгнала бы их или на каторгу отправила. Зло надо вырывать с корнем!

— Но говорят, что этот флибустьер — сын испанца! — заметил однорукий, ни на кого не глядя.

— Вот-вот! — ничуть не смущаясь, воскликнула толстая дама. — В таких делах всегда замешаны креолы! Сами-то индейцы ничего не смыслят в революциях! Вскорми ворона… вскорми ворона!.. [201] Вскорми ворона, и он выклюет тебе глаза (испанская пословица).

— Знаете ли вы, что я слышала? — спросила одна креолка, прервав разговор. — Жена капитана Тинонга… Помните? Того самого, в чьем доме мы веселились и ужинали на празднике в Тондо…

— У которого две дочери? Ну и что?

— Его супруга сегодня подарила генерал-губернатору кольцо в тысячу песо!

Однорукий повернул голову.

— В самом деле? А по какому поводу? — спросил он, и глаза его блеснули.

— Она сказала, это, мол, рождественский подарок…

— До рождества-то еще целый месяц.

— Боится, не свалилась бы беда на голову… — заметила толстуха.

— И старается прикрыться, — добавила тощая.

— Кто щедр сверх меры, тому нет веры.

— Я тоже об этом подумала, вы не в бровь, а в глаз попали.

— Надо разобраться, — задумчиво промолвил однорукий. — Боюсь, что здесь-то и зарыта собака.

— Зарыта собака, вот именно, я это и хотела сказать, — повторила тощая.

— И я тоже, — перебила ее толстуха. — Ведь жена капитана Тинонга ужасно скупая… Нам она еще ничего не подарила, а мы ведь бывали у нее в доме. Уж если такая мелочная скряга швыряет подарочек в тысячу песо…

— А это правда? — спросил однорукий.

— Еще бы! Сущая правда! Моей кузине сообщил ее жених, адъютант его превосходительства. Я даже думаю, что это то самое кольцо, которое было на их старшей дочери в день праздника. Она всегда увешана брильянтами!

— Ходячая витрина!

— Выставляет себя напоказ, как для рекламы! Можно не покупать журнал мод и не глядеть на манекенов, а…

Однорукий под каким-то предлогом покинул общество.

Два часа спустя, когда все уже спали, кое-кто из жителей Тондо получил приглашение, врученное солдатами… Власти не могли допустить, чтобы некоторые влиятельные и богатые особы спали в домах, столь небрежно охраняемых и дурно проветриваемых: в крепости Сантьяго [202] Крепость Сантьяго — в период испанского господства тюрьма в Маниле для политических преступников. и других государственных зданиях их сон будет более спокойным и освежающим. В число этих облагодетельствованных попал и несчастный капитан Тинонг.

Капитан Тьяго был очень доволен. В это страшное время он не привлек к себе внимания: его не арестовали, не посадили в одиночку, не подвергли допросам, не пытали электричеством, не заставили стоять по колено в воде в подземных камерах и не сыграли с ним никаких других шуток, хорошо известных людям, которые называют себя «цивилизованными». Его друзья, то есть бывшие друзья (ибо он отверг дружбу своих приятелей-филиппинцев, узнав, что они на подозрении у правительства), вернулись домой после того, как побывали «на каникулах» в государственных заведениях. Капитан-генерал сам распорядился, чтобы их убрали из его владений, не считая филиппинцев достойными пребывания там, к великому неудовольствию однорукого, который хотел отпраздновать близившееся рождество в большой и благородной компании.