Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне

Ибарра задумался.

— Сеньор, — ответил он, — самое большое мое желание — это видеть мою страну счастливой, и я желал бы, чтобы своим счастьем она была обязана матери-Испании и усилиям моих соотечественников, связанных с Испанией нерушимыми узами общих взглядов и общих интересов. То, чего я прошу, может дать только правительство, если оно долго и последовательно будет действовать в нужном направлении и проводить разумные реформы.

Его превосходительство несколько секунд смотрел на него; Ибарра спокойно выдержал этот взгляд.

— Вы — первый настоящий человек, с которым я беседую в этой стране! — воскликнул губернатор, протягивая руку.

— Ваше превосходительство видели только тех, кто пресмыкается перед вами в городе; вы не посещали наших деревенских хижин, о которых говорят только дурное: там вы могли бы увидеть много настоящих людей, если для того, чтобы быть человеком, достаточно иметь доброе сердце и быть скромным.

Генерал-губернатор поднялся и начал прохаживаться из одного угла зала в другой.

— Сеньор Ибарра, — воскликнул он, внезапно остановившись. Юноша встал. — Возможно, через месяц я уеду. Ваше воспитание и ваш образ мыслей — не для этой страны. Продайте все, что имеете, уложите чемоданы и поезжайте со мной в Европу; тамошний климат вам больше подходит.

— Я на всю жизнь сохраню память о доброте вашего превосходительства! — ответил глубоко тронутый Ибарра. — Однако я должен жить в той стране, где жили мои родители…

— Где они умерли, — вам следует выражаться точнее! Поверьте мне, я, быть может, знаю вашу страну лучше, чем вы сами… А! Теперь вспоминаю, — воскликнул генерал-губернатор, меняя тон, — вы — жених очаровательной девушки, а я задерживаю вас разговорами. Идите же, идите к ней и для большей свободы действий пришлите ко мне ее отца, — добавил он, улыбаясь. — Не забудьте, однако, что я хочу, чтобы вы сопровождали меня на прогулке.

Ибарра поклонился и вышел.

Его превосходительство позвал адъютанта.

— Я доволен! — сказал генерал-губернатор, легонько похлопывая его по плечу. — Сегодня мне впервые пришлось увидеть, как можно быть добрым испанцем и в то же время оставаться добрым филиппинцем, любящим свою страну. Сегодня я наконец показал их преподобиям, что не все мы игрушки в их руках: этот юноша помог мне проучить их, и скоро я рассчитаюсь сполна с одним из них. Жаль, если этот молодой человек когда-нибудь… Однако позовите сюда алькальда!

Тот сейчас же явился.

— Сеньор алькальд, — обратился к нему генерал-губернатор, — чтобы избежать повторения сцен, подобных той, какую вы наблюдали за сегодняшним обедом, сцен весьма прискорбных, ибо они подрывают авторитет правительства и всех испанцев, я позволю себе настоятельно рекомендовать вам сеньора Ибарру с тем, чтобы ему не только оказывалось всяческое содействие для завершения его патриотического дела, но также и с тем, чтобы впредь он был огражден от нападок кого бы то ни было и под каким бы то ни было предлогом.

Алькальд понял, что получил нагоняй, и согнулся в поклоне, стараясь скрыть смущение.

— Передайте мое распоряжение альфересу, который командует здесь взводом, и выясните также, правда ли, что этот сеньор позволяет себе поступки, не предусмотренные уставом: до меня доходила не одна жалоба по этому поводу.

Вошел капитан Тьяго, выутюженный, прямой, как шест.

— Дон Сантьяго, — торжественно обратился к нему губернатор, — недавно я поздравлял вас с дочерью, ибо иметь такую дочь, как сеньорита де лос Сантос — это счастье; теперь я поздравляю вас с вашим будущим зятем: самая добродетельная из дочерей безусловно достойна самого лучшего гражданина Филиппин. Можно узнать, когда состоится свадьба?

— Сеньор!.. — пролепетал капитан Тьяго и вытер пот, выступивший на лбу.

— Ну ладно, я вижу, что еще не решили! Если не хватает шаферов, с удовольствием буду одним из них. Для того чтобы отделаться от дурного привкуса, который у меня остался после всех тех свадеб, где я бывал шафером! — добавил он, обращаясь к алькальду.

— Да, сеньор, — ответил капитан Тьяго с жалкой улыбкой.

Ибарра почти бегом бросился к Марии-Кларе: ему надо было столько сказать ей! Он услышал в одной из комнат оживленные голоса и тихо постучал в дверь.

— Кто там? — спросила Мария-Клара.

— Это я!

Голоса умолкли, но дверь… не открылась.

— Это я, можно войти? — спросил юноша, сердце его колотилось.

Никто не ответил ему. Через несколько секунд за дверью послышались легкие шаги, и сквозь замочную скважину прозвенел веселый голосок Синанг:

— Крисостомо, сегодня вечером мы уходим в театр; ты напиши в записке то, что хочешь сказать Марии — Кларе.

Шорох удалявшихся шагов быстро стих.

— Что все это значит? — прошептал задумчиво Ибарра, медленно отходя от двери.

Поздно вечером, когда в окнах уже зажглись огни, в четвертый раз потянулась по улицам церковная процессия, сопровождаемая звоном колоколов и взрывами петард.

Генерал-губернатор вышел из дома вместе с двумя адъютантами, капитаном Тьяго, алькальдом, альфересом и Ибаррой. Впереди шли жандармы и представители местных властей, расчищавшие путь. Префект пригласил к себе генерал-губернатора наблюдать процессию и приказал воздвигнуть перед своим домом помост для чтения хвалебной поэмы в честь святого патрона.

Ибарра с удовольствием отказался бы слушать эти поэтические композиции и предпочел бы смотреть на процессию из дома капитана Тьяго, где осталась Мария-Клара с подругами, но его превосходительство пожелал слушать поэму, и юноше пришлось утешиться надеждой, что он увидит свою невесту в театре.

Процессию открывали три клирика в перчатках, несшие серебряные подсвечники. За ними следовали школьники со своим учителем, далее шли мальчики с разноцветными, самой различной формы бумажными фонариками на коротких и длинных, пестро разукрашенных шестах. Иллюминацию устраивали дети. Они с удовольствием выполняли эту обязанность, которую возложил на них староста квартала; каждый мальчик сам придумывал и мастерил свой фонарик, изощряясь в выдумках и украшая его разными побрякушками и флажками, конечно, если в кармане отыскивался на это медный грош. Если у кого-нибудь среди родственников и приятелей оказывался церковный служка, то счастливец водружал свечной огарок в фонарь, другие же покупали красную свечку, какую китайцы ставят перед своими алтарями.

Повсюду шныряли альгуасилы и стражники, следившие за тем, чтобы ряды не ломались и зрители не мешали шествию; блюстители порядка ловко орудовали своими жезлами, раздавая направо и налево довольно ощутимые удары, дабы приумножить величие и пышность процессии, наставить души верующих и придать особый блеск религиозному торжеству.