Вирджиния Вулф - Ночь и день

Он решил убрать серебряные часы в карман — вдруг это как-то поможет ему вернуть то безмятежное и совершенно необыкновенное состояние, в котором он пребывал, пока сидел на берегу озера и смотрел на циферблат, — потому что именно в таком духе, как бы это ни было тяжело, он и должен общаться с Кэтрин. И признался: он уже написал в письме, которое так и не отослал, что с радостью примет любое ее решение и теперь постарается доказать это.

Выслушав его, она тем не менее попыталась уточнить свою точку зрения. Ей хотелось, чтобы Денем понял.

— Разве не ясно, что, если вы никак не связаны с людьми, с ними проще быть честными? — настаивала она. — Вот что я имела в виду. Им не нужно угождать, вы им ничем не обязаны. Наверняка вы по собственному опыту знаете, что с домашними порой невозможно говорить о том, что важно для вас, потому что, когда вы все вместе, это как заговор, все должны быть заодно, и это неправильно… — Она не закончила свои рассуждения, потому что тема была непростая, а она поймала себя на мысли, что не знает, есть ли у Денема семья. Денем согласился с ее мнением о разрушительном действии семьи, но не хотел обсуждать сейчас эту проблему.

И обратился к теме, намного более интересной для него лично.

— Я убежден, — сказал он, — есть случаи, когда предельная искренность возможна — это в тех случаях, когда нет родственных связей, при том что люди живут вместе, так сказать, но каждый из них свободен, у них нет никаких обязательств друг перед другом.

— Какое-то время — возможно, — с легкой грустью согласилась она. — Но все равно появляются обязательства. И с чувствами тоже приходится считаться. Люди не такие простые, и, даже если они стараются действовать разумно, все кончается… — «состоянием, в котором я сейчас нахожусь», хотела она сказать, но лишь добавила, после некоторой заминки: — Неразберихой.

— Это потому, — сказал Денем, — что они с самого начала не прояснили, чего друг от друга хотят. Я вот, например, — продолжил он невозмутимо, что делало честь его выдержке, — могу предложить условия для дружбы, которая будет абсолютно честной, без всяких оговорок.

То, что он говорил, было очень любопытно, но, помимо того что эта тема была чревата опасностями, больше известными ей, нежели ему, тон его голоса напомнил ей его странное заявление на набережной. Все, что хотя бы намекало на любовь, в данный момент ее пугало, это было все равно что бередить незажившую рану.

Но он продолжил, не дожидаясь ответа.

— Для начала, такая дружба должна быть лишена эмоций, — многозначительно произнес он. — По крайней мере, обе стороны должны понимать, что, если кто из них влюбится, то делает это на свой страх и риск. Никто из них ничем другому не обязан. Они вольны расторгнуть дружбу или изменить условия в любой момент. Им будет позволено высказывать все, что хотят сказать. Обо всем этом они не должны забывать.

— А что хорошего они получат взамен? — спросила она.

— Всегда есть риск, — ответил он.

«Риск» — это слово она часто повторяла в последнее время, когда мысленно спорила сама с собой.

— Но другого пути нет, если вы рассчитываете на честную дружбу, — закончил он.

— Наверно, на таких условиях это возможно, — задумчиво произнесла она.

— Итак, — сказал он, — вот условия для дружбы, которую я намерен вам предложить.

Она ожидала чего-то в этом роде и все равно изумилась: предложение было лестным, но что-то ее насторожило.

— Я бы с радостью, — начала она, — но…

— Родни будет против?

— Нет-нет, — поспешила ответить она, — дело не в этом. — И снова замолчала.

Ее глубоко тронула непосредственность и вместе с тем торжественность, с какой он огласил условия их возможной дружбы, но, даже если он сделал это из самых благородных побуждений, ей тем более следовало проявить осмотрительность. Могут возникнуть непредвиденные трудности, предположила она. И попыталась представить некую реальную катастрофу, которая их, возможно, ждет на этом пути. Но ничего такого в голову не приходило. Может, подобные катастрофы и вовсе надуманные, ведь жизнь идет своим чередом — и жизнь совсем не такая, какой ее рисуют люди. Она больше не находила отговорок, более того, все они вдруг показались ей несерьезными. Ведь действительно, если кто и может позаботиться о себе, то Ральф Денем точно мог; к тому же он сам сказал, что не любит ее. И более того, думала она, шагая по тропинке под ясенями и помахивая зонтиком, если в мыслях она привыкла давать себе полную волю, почему в обычной жизни так требовательна к своему поведению? К чему, размышляла она, это вечное несоответствие между мыслью и действием, между полным одиночеством и жизнью в обществе, зачем эта бездонная пропасть, по одну сторону которой — живое движение и сияние дня, по другую — пассивное созерцание и мрак ночи? Неужели нельзя перешагнуть бездну и выстоять, не измениться при этом? Может, именно такую возможность он сейчас ей и предлагает — редкую и удивительную возможность дружбы? В любом случае, сказала она Денему с нетерпеливым и радостным, как ему показалось, вздохом, она согласна: она думает, он прав; она принимает его условия дружбы.

— А теперь, — заключила она, — пойдемте пить чай.

Договорившись, оба почувствовали себя легко и беззаботно. Как будто уладили наконец нечто необычайно важное для себя и теперь с полным правом могут наслаждаться жизнью — пить чай или просто гулять по парку. Они бродили от теплицы к теплице, любовались водяными лилиями, дышали ароматом тысяч гвоздик и сравнивали впечатления, рассказывая, кому какое дерево или озеро больше понравились и почему. Так они запросто беседовали обо всем, что видели вокруг, не заботясь о том, что их подслушают, и оба чувствовали, что их уговор обретает все большую силу, а люди проходят мимо и не подозревают об этом. О коттедже для Ральфа и о будущем никто из них больше не упоминал.

Хотя давно ушли в прошлое старые каретные вагоны с яркими панелями, звуком сигнального рожка и превратностями дороги, сохранившись лишь на страницах романов, поездка в Лондон на экспрессе по-прежнему могла обернуться приятным и романтическим приключением. Кассандра Отуэй, двадцати двух лет, находила, что на свете мало найдется вещей приятнее. Человеку, пресыщенному, подобно ей, созерцанием зеленых полей, первые ряды новых жилых домов в лондонских предместьях показались чрезвычайно солидными, и этот пейзаж добавлял значительности соседям по вагону, казалось, сам поезд бежит быстрее, а гудок паровоза звучит требовательно и важно. Они направлялись в Лондон и имели все преимущества перед теми, кто ехал куда-то еще. Каждого, кто сходил на платформу «Ливерпуль-стрит», ожидала чудесная перемена: ему предстояло стать одним из занятых и суетливых горожан, которых ждут бесчисленные такси, омнибусы и поезда подземки. Она тоже старалась выглядеть важной и деловитой, но по мере того как автомобиль с пугающей неотвратимостью резво уносил ее прочь, любопытство заставило ее на время забыть о своем новом положении горожанки, и она жадно приникала то к правому, то к левому окошку, подмечая там здание, тут необычную уличную сценку. При этом все увиденное казалось ей значительным и не совсем реальным: толпы людей, государственные здания, людские волны, омывающие подножия огромных стеклянных витрин, — все производило впечатление грандиозного, небывалого спектакля.