Эдвард Форстер - Комната с видом на Арно

Собеседники рассмеялись, и разговор наладился.

— Недостатки Фредди… — начал было Сесиль.

— О, у него их слишком много, — перебил его мистер Биб. — И они все известны только его матери. А что вы скажете о недостатках мисс Ханичёрч? Много их или мало?

— У нее их нет, — ответил молодой человек с мрачной искренностью.

— Совершенно с вами согласен. Сейчас у нее нет никаких недостатков.

— Сейчас?

— Не сочтите меня циником. Я просто думаю о своей любимой теории относительно мисс Ханичёрч. Не кажется ли вам странным то, что она, с одной стороны, удивительно хорошо играет на фортепиано, а с другой — живет так тихо и незаметно? Я подозреваю, что однажды она в равной степени блестяще проявит себя и там и там. Стена, разделяющая эти две сферы, рухнет, и жизнь сольется с музыкой. Тогда она окажется либо героически хорошей, либо героически плохой; слишком героической, впрочем, чтобы быть либо хорошей, либо плохой.

Сесиль был страшно заинтересован разговором.

— А сейчас, — спросил он, — в ее жизни нет ничего удивительного?

— Должен сказать, — ответил священник, — что я встречал ее только в Танбридж-Уэллз, где в ней мне не открылось ничего удивительного, да еще во Флоренции. С тех пор я ее не видел; когда я переехал в приход Саммер-стрит, она была еще в отъезде. Но вы ведь виделись с ней и в Риме, и в Альпах, не так ли? О, я совсем забыл: вы же были знакомы и раньше. — Мистер Биб сделал паузу и, поразмыслив, продолжил: — Нет и во Флоренции в ней не было ничего чудесного, хотя я и надеялся, что появится.

— В каком плане?

Разговор нравился обоим, и Сесиль со священником принялись расхаживать взад и вперед по террасе.

— Я без труда мог предположить, какую мелодию она сыграет в следующий раз, — сказал мистер Биб. — Было ощущение, что она обрела крылья и намеревалась воспользоваться ими. Я могу вам показать замечательную картинку из моего итальянского дневника: мисс Ханичёрч в виде воздушного змея, мисс Бартлетт держит нить, к которой он привязан. Картинка номер два: нить рвется.

Зарисовка действительно была в дневнике, хотя сделана была уже много позже событий, на которых она была основана, — когда мистер Биб смотрел на эту историю уже отстраненно, как художник. К тому же в то время он и сам скрытно тянул за упомянутую нить.

— Но нить так и не оборвалась?

— Нет, мне так и не удалось видеть полет мисс Ханичёрч, но, вне всякого сомнения, я слышал звук падения мисс Бартлетт.

— Нить порвалась, — сообщил Сесиль низким, вибрирующим от волнения голосом.

И тут же понял, что из всех нелепых и достойных презрения способов оглашения помолвки он выбрал наихудший. Он проклял свою любовь к метафоре — ведь только что он дал понять, что считает себя некой звездой, к которой, порвав нить, устремится воздушный змей — Люси.

— Порвалась? Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что она собирается выйти за меня замуж, — сообщил Сесиль натянутым голосом.

— Простите меня, я должен принести вам свои извинения, — проговорил священник, чувствуя, что не может скрыть своего разочарования. — Я не знал, что вы с Люси близки. В противном случае я не позволил бы себе столь легкомысленного тона. Но, мистер Виз, вы должны были прервать меня.

Проговорив это, священник заметил в саду фигуру Люси. Да, он, вне всякого сомнения, был разочарован.

Сесиль, который, что совершенно естественно, извинениям предпочел бы поздравления, скривил губы. Неужели мир именно так воспримет его предложение Люси? Понятно, он презирал мир в целом, как и положено мыслящему человеку, что является мерилом утонченности. Но к некоторым частичкам этого мира он, все-таки, прислушивался.

Временами Сесиль мог быть достаточно резок.

— Мне очень жаль, что я стал причиной этого недоразумения, — сказал он. — И как я полагаю, вы не одобряете выбор Люси?

— Напротив! Но вы обязаны были остановить меня. Я знаю мисс Ханичёрч совсем немного. И конечно же, мне не следовало обсуждать ее столь свободно. С вами — во всяком случае.

— Вы считаете, что в разговоре со мной были неосмотрительны?

Священник должен был собраться с мыслями. Этот мистер Виз обладал несомненным искусством ставить человека в неловкое положение. Мистер Биб вынужден был прибегнуть к средствам, которые давала ему его профессия.

— Нет, я был осмотрителен. Я предвидел во Флоренции, что спокойное безмятежное детство мисс Ханичёрч должно закончиться, и оно закончилось. Не вполне ясно, но я осознавал, что она должна сделать решительный шаг. И она сделала его. Она узнала — позвольте мне говорить свободно, так, как я начал говорить, — она узнала, что это значит — любить. Это величайший урок, который дает нам земная жизнь.

Мистер Биб воспользовался паузой, чтобы помахать приближающемуся трио. Он не мог себе позволить не сделать этого.

— И она узнала это благодаря вам, — продолжил мистер Биб тоном священника, к которому, однако, уже примешивались нотки искренности. — Теперь только от вас зависит, чтобы это знание принесло ей благо.

— Grazie tante! — поблагодарил священника Сесиль, который не любил церковнослужителей.

— Вы уже слышали? — кричала миссис Ханичёрч, не без труда поднимаясь по склону, ведущему к террасе. — О, мистер Биб, вы уже слышали новость?

Фредди, теперь полный добродушия, высвистывал свадебный марш. Юность редко протестует против уже свершившегося.

— Слышал! — крикнул в ответ священник и посмотрел на Люси. В ее присутствии он уже не мог быть священником, он мог только играть его роль. — Миссис Ханичёрч! — продолжил он. — Я собираюсь сделать то, что я обычно должен делать в таких случаях; но, как правило, робею. Я буду молиться о том, чтобы благословение снизошло на них — в большом и малом, в горе и в радости. Я желаю, чтобы всю жизнь они были в высшей степени добрыми и счастливыми — как муж и жена, как отец и мать. А теперь я желаю чаю.

— Вы вовремя попросили чаю, — ответила миссис Ханичёрч. — И как вы можете быть серьезным в Уинди-Корнер?

Священник перенял тон хозяйки дома. В его речах больше не было ни выспренности, ни попыток приподняться над уровнем обыденности на крыльях цитат из Писания. Никто и не пытался более казаться серьезным.

Помолвка, даже чужая, оказывает воздействие на человека настолько сильное, что рано или поздно тот впадает в состояние радостного благоговения. Покинув празднество, в тишине своих комнат и мистер Биб, и даже Фредди вновь обретут способность мыслить. Но здесь, в присутствии счастливой пары, среди празднующих помолвку, они искренне веселились. Помолвка имеет над нами странную власть и управляет не только нашей улыбкой, но и нашими сердцами. Можно здесь провести параллель с явлением столь же значительным — скажем, с храмом какой-нибудь чужой религии. Стоя снаружи, мы можем критиковать ее, даже высмеивать; самое большее, на что мы способны, — чувствовать некое подобие симпатии к чужой вере. Но внутри, несмотря на то что нас окружают божества и святые чужой религии, мы становимся истинно верующими, если, конечно, расположены хоть во что-нибудь верить.