Жюльен Грин - Обломки

— Не могу вспомнить, куда мы заезжали…

— А ты вспомни, Анриетта. Может, ты забыла сумочку в машине Дебелей?

— Нет, не думаю.

— А может, на лестнице обронила? Хочешь, я посмотрю?

— Да брось ты. Я вспомню, как называется… Сейчас, сейчас, по-моему, это…

Элиана открыла входную дверь и подождала с минуту: ни звука, только в прихожей сестра хохотала в одиночестве, точно школьница, а весь остальной дом погружен в тишину. Элиана повернула выключатель и вышла на площадку, смотря себе под ноги. Анриетта боялась пользоваться лифтом. Значит, искать сумочку надо именно на лестнице. Спустившись на несколько ступенек, Элиана схватилась за перила. А вдруг ее застанут здесь в пеньюаре, с всклокоченной головой! И хотя она продолжала шарить глазами в поисках сумки по красной дорожке, собственное присутствие здесь на пустынной лестнице показалось ей одновременно и комическим и зловещим. В голове шумело, вырванная из дремоты, она чуть не задремывала на ходу. Только усилием воли она заставила себя оторваться от перил и пройти еще несколько ступенек. На полдороге между двумя этажами она снова перевесилась над лестничной клеткой и осмотрела последний марш лестницы, выложенный мраморными плитками вестибюль, но ничего не обнаружила. Наверх она взлетела одним духом.

Пока Элиана возилась со входной дверью, Анриетта успела заснуть… Элиана решила разбудить сестру и уже протянула руку, собираясь тряхнуть ее посильнее за белоснежное плечико, на котором играли отблески света, но внезапно эта невинная поза, эта скорчившаяся на кресле фигурка умилили ее, и она сурово одернула себя. «Спит, как девочка, — подумала она. — Однако ложиться-то все равно надо».

Постояв минуту в раздумье, Элиана нагнулась над спящей и взяла ее на руки, совсем так, как в свое время брала на руки Анриетту, пятилетнюю Анриетту, засыпавшую за десертом, и тащила ее в постельку, потому что сама Элиана уже училась в институте Фенелон и считалась «большой»! И сейчас та самая женщина, та, что недавно приглядывалась к своим морщинам, шла, спотыкаясь под тяжестью гибкого молодого тела, словно ничего не переменилось и они были те же. Как все несправедливо на свете!

«Не ее же это вина, что я на три года старше», — твердила про себя Элиана, так как инстинкт повелевал ей, как и всегда, смягчить свое мнение о людях, о всем окружающем, если мнение это получилось чересчур жестким. Занятая своими мыслями, она машинально вошла к себе в спальню и заметила свою ошибку, только лишь когда положила Анриетту на постель. «Ну ладно, — пробормотала она, — и здесь неплохо выспится».

Она зажгла ночник, и розовый свет упал на спящую; ровное, глубокое дыхание незаметно подымало грудь, чуть надувало губы; молодая женщина лежала на боку, поджав колени, вытянув вперед шею, и чудилось, она вот-вот взлетит. Бывает, что во сне лицо, даже все тело человека приобретают совсем иной облик, и облик этот выдает затаеннейшую суть души. Уж на что, казалось, Элиана знала эту легкомысленную, жизнерадостную женщину, и вдруг, она показалась ей совсем другой. И, охваченная странным волнением, Элиана нагнулась над Анриеттой.

Неужели она видит ее впервые? Какую же неутолимую алчность она внезапно обнаружила в этом изящном профиле, во всех очертаниях этого хрупкого тела. Тонкие, обнаженные до локтей руки ничего не упускали, и в этом лице, словно вбиравшем в себя все богатства жизни, любви, сколько же в нем жестокости! Элиана покачала головой и невольно залюбовалась чистыми, не тронутыми временем чертами. Темные веки уронили длинные черные ресницы на бледные мраморные щеки, жестокая улыбка трогала чересчур яркие губы. Вот только сейчас была маленькая девочка, и вдруг эта девочка уступила место тщеславной, упрямой женщине. Какие сны свершили эту метаморфозу? А может быть, душа ее в темном лабиринте сна, смыкающемся со смертью, ищет радость, от которой подрагивает пухлый рот? Разжались губы, и прошелестела фраза, которую Элиана не разобрала. Ей неприятен был и этот свинцовый сон, и эта улыбка. Протянув руку и стараясь вложить в свой жест побольше нежности, она вынула гребешок из волос сестры, погладила ей виски, потом потихоньку стащила с нее платье, однако надеясь втайне, что Анриетта проснется. Плечи Анриетты судорожно вздрогнули, и она снова пробормотала что-то невнятное, и это опять неприятно поразило Элиану. Держа в руках шелковое платье, она взглянула на это полуобнаженное тело, прежде чем накинуть на него одеяло. При свете ночника бледно-розоватая упругая плоть блестела, как хорошо отполированный камень. Молода и прекрасна! Эти банальные слова промелькнули в уме Элианы, и она несколько раз повторила их вслух, покачивая встрепанной головой. Так она и стояла, не в силах отвести взгляд от этого мучительного зрелища. Она не спускала глаз с уха сестры, мысленно сравнивая его со своими ушами, и все рассматривала тонкий рисунок розовой раковины, которая чуть загибалась внутрь, рождая восхитительно-сложный изгиб; гладкая и блестящая кожа напоминала драгоценный камень, но то место, где мочка соприкасалась с краем щеки, невольно вызывало мысль о бархатистости персика. Элиана с палаческим вниманием искала взглядом хоть морщинку, хоть след морщинки на этой упругой матовой коже; но не подвластное времени и бессонным ночам лицо сестры дышало детской свежестью. «Что она такое сделала, за что ей все это?» И про Себя добавила, ужаснувшись промелькнувшему в душе злорадному чувству: «Завтра у нее будет мигрень».

Нагнувшись над сестрой, она поцеловала ее в лоб, потом заботливым жестом старшей натянула одеяло на уже вздрагивавшее от холода плечо. Еще с минуту она прислушивалась к ровному, спокойному дыханию, ритму которого, казалось, подчинилась даже ночная тишь.

Элиана открыла окно, потушила ночник и подошла к дверям. В спальне для гостей она постаралась заснуть, но все здесь было не свое, и неожиданно для себя она потихоньку разревелась.

***

Прохожий был невысок, но, видимо, крепкий малый, вокруг шеи в несколько раз был обмотан красный шарф, перекрученный, как веревка. Он еле слышно насвистывал какой-то знакомый мотивчик и шел, засунув руки в карманы. Вдруг он остановился.

— А мы с вами уже где-то встречались.

Филипп отрицательно покачал головой.

— Да неужто! — проговорил незнакомец с комическим удивлением.

Был он еще совсем молодой; треугольная тень от козырька каскетки скрывала верхнюю часть лица, глаза, нос, пухлые губы обнажали в улыбке ряд крепких, белых зубов. Филипп постарался убедить себя, что и этот мальчишеский рот, и эта решительно выпяченная нижняя челюсть вполне могут принадлежать человеку порядочному. «Да это еще совсем мальчишка, — подумал он. — А что теперь делать?» И на этот вопрос, казалось, ответил степенный голос Элианы: «Прежде всего пройди мимо, даже не взглянув на него, подымись по той лесенке, выйди на набережную и останови такси». Но он стоял как вкопанный. Не вынимая руки из кармана, он вертел в пальцах двухфранковую монету. И снова, как больной, считающий удары собственного пульса, спросил себя: «Испугаюсь или нет? А вдруг у него в кармане нож? Как поступить в таких обстоятельствах?»